Гнев Гефеста(Приключенческая повесть)
Шрифт:
— Прошу на медпункт.
— Не надо, ребята, все в порядке, — заверил Стасик. — О’кзй.
— Вот составим акт, тогда будет о’кэй, — не согласился парень.
— Да вы что, ребята, — стал канючить Стасик. — Ну виноваты, штраф — пожалуйста.
Ах как ему не хотелось предъявлять документы. А я бы с превеликим удовольствием узнал его фамилию и профессию.
— Разрешите принести удостоверение личности? — ускорил я событие.
Стасик еще раз сверкнул на меня глазами и скрипнул зубами.
— Коля, проводи, — кивнул старший своему напарнику.
Когда мы пришли в медпункт,
Я протянул удостоверение личности милиционеру. Он внимательно полистал, сличил фотокарточку с оригиналом.
— Ваш приятель? — задал тот же вопрос милиционер.
Я отрицательно покачал головой.
— Сегодня познакомились, здесь, на пляже. Хвастался — мастер спорта, а сам чуть пузыри не пустил.
Стасик поднял голову, подтвердил:
— Волна, а я раскрыл коробочку, вот и хлебнул.
Вошла адмиральша, протянула милиционеру паспорт.
Тот долго вертел его в руках, посматривая то на фотокарточку, то на Стасика.
— Ваш? — спросил недоверчиво.
— Разумеется, — оскорбился Стасик.
— А вы кто ему доводитесь? — обратился милиционер к адмиральше.
Афродита покраснела и ответила невнятно:
— Собственно… мы познакомились…
— Когда?
Она замялась еще больше.
— Сегодня.
— Понятно. — Милиционер окинул Стасика с ног до головы насмешливым взглядом. — Вот не думал. Мы вас уже больше недели разыскиваем по пляжам, молодой человек…
Вечером я распростился с Ольгой. Навсегда.
На этом записки Батурова кончались. Гусаров откинулся на спинку кресла, задумался: сколько он узнал нового о людях, которых не раз видел, но и предположить не мог, какая у них интересная и нелегкая жизнь. А одного из них уже нет…
ДОПРОС КОНСТРУКТОРА
Ясноград. 8 октября 1988 г.
Веденин верил и не верил в реальность происходящего: разве так бывает в жизни — погибает второй самый близкий ему человек…
Заместитель председателя комиссии по расследованию происшествия полковник Петриченков разговаривает с ним сугубо официально, как с обвиняемым, пронзает испытующим взглядом, будто Веденин скрывает что-то…
И все-таки это была реальность: не мог так долго длиться сон и во сне столько вопросов, однообразных, умных и нелепых, заставляющих задуматься и усомниться в своей правоте, не возникло бы.
Двое суток комиссия работала на полигоне, детально, по минутам и секундам восстанавливая процессы подготовки катапульты и испытателя к эксперименту, прокручивая десятки раз пленку, отснятую самолетом-контролером и вертолетом, прослушивая радиопереговоры руководителя полетов с командирами экипажей и «Альбатросом».
С Ведениным члены комиссии держались корректно, холодно и немногословно и информацию о результатах расследования хранили от него в секрете, хотя по вопросам и без того было ясно, на чем строит свою версию комиссия: «Супер-Фортуна»
Медики, тщательно исследовавшие труп, будто воды в рот набрали и избегали встреч с Ведениным.
Комиссия улетела в центр на третий день, не придя на месте к конкретному заключению и забрав с собою капитана Измайлова, завоевавшего чем-то расположение заместителя председателя комиссии полковника Петриченкова, энергичного и вездесущего человека, державшего, по существу, в своих руках все нити расследования и особенно недружелюбно относившегося к Веденину.
Трое суток после гибели Арефьева он почти не спал, хотя временами был прямо-таки уверен, что спит и ему снится тяжелый неправдоподобно-фантастический сон; голова была налита свинцовой тяжестью и ни о чем, кроме катастрофы, не думалось. Но и эти мысли были короткими, обрывчатыми и далее того, что Арефьев погиб не из-за катапульты, не шли.
«А из-за чего?» — спрашивал он себя и не находил ответа.
Как бы плохо он себя ни чувствовал, это теперь никого не интересовало; врач даже не стал мерить у него давление крови, хотя знал, что главный собирается лететь на «Пчелке». Козловский, Щупик, Грибов посматривали на своего руководителя с сочувствием, но понимали, что лезть к нему в этой обстановке с вопросами или советами, высказывать сожаление или соболезнование — только рану бередить, и он благодарен был им за это. Собственно, никто из присутствующих, кроме Петриченкова, откровенно обвиняюще на него не смотрел, но сомнение и подозрение в некоторых взглядах он заметил. И хотя он понимал, других-то виновников пока нет, люди вправе иногда ошибаться, от этого легче ему не становилось.
Все-таки когда стали готовиться к отлету, к нему подошли Грибов, Козловский, Щупик и пороховик майор Сыроежкин, преемник Матушкина, попросились:
— Разрешите с вами, Юрий Григорьевич?
— Да, да, пожалуйста.
В трудную минуту самые близкие его сподвижники и подчиненные не покинули его и, похоже, верят, что причина не в катапульте. И он, как ни тяжело ему было, старался ничем не выдавать своего состояния, голову не вешал, распоряжения отдавал твердо и четко.
И все-таки нервное напряжение, бессонница сказались: он подорвал самолет на взлете, и тот качнулся с крыла на крыло, как молодая, еще не обретшая сил и опыта птица; пришлось отдать от себя штурвал, придержать «Пчелку» у земли, пока она не набрала необходимой для набора высоты скорости. И снова он резко, по-истребительски рванул ее; нет, не по-истребительски, а со злостью — нервы, нервы шалили! — он понял это и взял себя в руки: нечего срывать злость на послушной и безропотной машине.
«Пчелка» неторопливо и спокойно набирала высоту. Позади осталось синее море, а впереди расстилались уже убранные поля — желтые квадраты скошенных хлебов и черные, вспаханные под озимые… От них веяло теплом, благополучием и умиротворяющим спокойствием. Утихало постепенно и на душе у Веденина, голова прояснялась, мысли упорядочивались и аналитически выстраивали картину за картиной происшедшего, видимого им самим и дополненного кинокадрами контролирующей аппаратуры и обрывками разговоров членов комиссии по расследованию.