Гнев. История одной жизни. Книга вторая
Шрифт:
— Нет, пусть лучше жгут костры, но ночуют на позициях, — сказал я. — А ты, Аббас, иди отдыхать. Я разбужу, когда очень захочется спать. Сменишь меня.
Но он не сразу ушел, мы посидели молча на седлах, сложенных вдоль стены.
— Знаешь, надо бы затащить пулемет на минарет, — снова заговорил Аббас. — Оттуда обзор очень хороший.
— Это, пожалуй, верно. Я распоряжусь.
Мы еще немного посидели, прислушиваясь к звукам ночи, и Аббас пошел спать.
Я поднялся на стену. Здесь было еще прохладнее, тянул ветерок. В бинокль видно было, как полыхает пламя костров, но людей уже нельзя было разглядеть, наверное, все
Спустившись вниз, я обошел посты, приказал пулеметчикам установить пулемет на минарете, высоко поднявшемся над площадью. Потом присел возле костра, запахнул шинель, спрятал руки в рукава и стал смотреть на огонь. Сучья были сырые, и пламя потрескивало, выбрасывало едкий дымок, а вверх взлетали красные искры. Я думал о Парвин, об отце, о матери, сестренках, о том, как трудно сложилась у нас судьба и как славно было бы собраться всем вместе жить в одном доме! Кажется, мама полюбила Парвин, и она относится к матери как к родной... У нас родился бы ребенок, и мама нянчила его, баюкала, напевала песню...
Наверное, я задремал, потому что увидел вдруг Парвин с ребенком на руках и удивился — чей же это ребенок? А она улыбнулась и сказала: «Наш ребенок, чей же еще?» И вдруг выронила мальца и закричала чужим, мужским голосом: «А-а-а!»
Я вскочил, озираясь. В темноте ударил винтовочный выстрел. Потом второй, третий... Кто-то кричал истошно на одной жуткой ноте. И тут я увидел, что большие, тяжелые ворота медленно растворяются, а возле них суетится сержант Фаррух...
— Сержант!— закричал я, — закрыть ворота!
Но из-за ворот, с той стороны, из кромешной темноты уже появились лошадиные морды. Заграждение... Сейчас только колючая проволока, намотанная на колья, могла сдержать натиск вражеской конницы. Но колья были отведены, образуя широкий проход между мешков с песком.
— За мной! — крикнул я солдатам и побежал. Несколько человек устремились за мной. Обдирая руки о железные иглы, мы подняли колья и поволокли их на прежнее место, загораживая проход.
Всадники ворвались на площадь, но заплясали в четырехугольнике, образованном мешками и колючей проволокой.
— Огонь! — скомандовал я.
Но стрельба и без того разгорелась. Два фонаря, висевшие по обе стороны ворот, освежали конские ржащие морды, искаженные страхом лица всадников... И тут я увидел Лачина. Он был на белом породистом скакуне. Дорогой шелковый чопан был туго перепоясан, а на голове по самые брови надвинута большая папаха. Лачин размахивал маузером и что-то кричал своим людям, но его не слушали, потому что деваться им было некуда. Со всех сторон палили из винтовок, а в воротах плясал на своем белом коне Лачин с маузером в руках, готовый пристрелить каждого, кто повернет назад. Один из всадников подлетел к заграждению и стал отчаянно рубить саблей проволоку. Я узнал Заман-хана и выстрелил. Он сполз с коня, но запутался в стременах, и конь поволок его по земле. Я успел заметить, как голова его бьется о камни и кочки...
Я побежал вдоль укреплений, на ходу доставая из кармана гранату «лимонку» и не выпуская из поля зрения Лачина. Вот он повернул коня и стал махать маузером, наверное, подзывая новых людей. С разбегу, рванув кольцо, я швырнул гранату под ноги его белого красавца-коня. Глухо рвануло... Сноп огня, дыма и пыли взметнулся из-под коня, и он сразу рухнул. В это время с минарета ударил пулемет. Лачин, наверное, был еще жив, но на него лавиной,
— Закрыть ворота! — крикнул я. — Где сержант Фаррух?
Его долго не могли найти, и я было подумал, что он ушел с ханскими воинами. Но вдруг кто-то крикнул:
— Здесь, вот сержант!..
Фаррух забился в угол между мешками с песком и городской стеной, натянув на себя брезент, которым укрывали фураж. Аббас, который подбежал первым, сдернул с него брезент, и мы увидели жалкую фигуру, дрожащую словно от озноба. Фаррух пополз к нам на коленях, что-то бормоча, но язык его не слушался и нельзя было разобрать ни слова.
– Это он открыл ворота, — сказал один из солдат, и я узнал того, кто страшно кричал в ту минуту, когда я очнулся и увидел лошадиные морды между расходящимися створами ворот.
А Фаррух все трясся и полз к нам на коленях, и челюсть отваливалась у него, когда он пытался что-то сказать...
Аббас брезгливо оттолкнул его ногой. — Под трибунал мерзавца, — приказал я и отвернулся. Было противно и стыдно смотреть на этого жалкого труса, подлеца и предателя.
К утру город затянуло туманом. Со стен уже нельзя было видеть, что делается в лагере противника и на месте ли ханское войско. Но по мере того, как поднималось солнце, туман редел и клочья его поплыли меж холмами. И тут мы увидели, что в неприятельском лагере творится что-то странное: суетливо бегали люди, седлали коней. И прежде чем мы поняли, что происходит, в самом центре лагеря взвился сноп взрыва и через несколько секунд до нас донесся страшный гул...
— Войска из Мешхеда подошли, — сказал Аббас, показывая рукой вправо.
Там выкатывали орудия. Одно из них уже стреляло по лагерю ханских войск. Ударило второе орудие. Среди моаззезовских воинов началась паника. Одни вскакивали на коней, не успев оседлать их, другие, оставшись без лошадей, бежали в сторону холмов, подобрав полы халатов... Вскоре на месте лагеря остались только брошенное снаряжение и несколько убитых солдат и лошадей. А по дороге, ведущей в Мешхед, в клубах пыли двигались к Боджнурду войска.
Аббас вытер рукавом лоб, как делал это в кузнице после жаркой работы, и сказал:
— Ну, все, конец блокаде!
Я встал на стене во весь рост и крикнул вниз:
— Открыть ворота! Расчистить проход!.. Победа.
Правительственные войска, не задерживаясь в Боджнурде, ушли дальше на запад, огнем и мечом жестоко карая и местных царьков и «властелинов», сторонников старых порядков, а заодно и всех подвернувшихся под горячую руку.
А через несколько дней нам было приказано подготовить эскадрон к выступлению на Семельган. Правителем Семельгана был назначен Довуд-хан, и нам предстояло обеспечить порядок в этом отдаленном районе. Вслед за нами должен был выступить и эскадрон, в котором служил Са-лар-Дженг. Он следовал чуть ли не до самой Советской границы, в Мораве-Тепе. Вместе с нами через Семельган ехал посланец Салар-Дженга по имени Пастур, которому предстояло выполнить в Мораве-Тепе ряд поручений до прихода эскадрона.