Гнев. История одной жизни. Книга вторая
Шрифт:
— А что если заговор раскрыт и жандармы начали хватать всех причастных к нему?— тревожно говорит Аббас.— Может, и Пастура уже пытают в застенках контрразведки...
— Ну, от него они не много узнают,— сказал я.— Мне рассказывали, что еще во время восстания Таги-хана его схватили в Шахруде и жестоко пытали. Десять дней продолжались пытки, но он так и не промолвил ни слова.
— Так вот какой это человек!— удивленно воскликнул Аббас.— Да, много замечательных борцов удалось сохранить для новых схваток. А впрочем... если заговор и в самом деле раскрыт, то
Я удивленно посмотрел на друга. С чего это такой пессимизм? Ведь Аббас всегда был терпелив и твердо верил в победу, а тут вдруг такие мрачные мысли... И сразу же догадался: письмо Арефа вселило в него такую надежду!.. И вдруг — первые признаки неудач...
Не явился Пастур... У меня тоже сжималось сердце от дурных предчувствий, но я гнал тревожные мысли, потому что и в самом деле узнать о провале сейчас было бы тяжелее смерти.
— Слушай, кто-то идет,— тихонько тронул меня за руку Аббас.— Посмотри-ка в бинокль!..
Я вскинул бинокль, подкрутил колесико, наводя на резкость, и увидел Пастура. Он шел налегке и, по всему было видно, очень спешил.
— Пастур,— подтвердил я догадку нетерпеливого Аббаса.— Пойдем навстречу!
Пастур издали стал махать нам рукой. Он подошел, тяжело дыша, но улыбаясь своей застенчивой милой улыбкой.
— Наверное, заждались?— сказал он, здороваясь.— А я вынужден был задержаться... Потом спешил, почти бежал всю дорогу.
— Давайте присядем на траве,— предложил Аббас.— Я постелю свой китель, а то вы простудитесь после такого бега.
— Ну, что вы, спасибо,— замахал руками Пастур.— Я человек закаленный.
Мы присели на южном, хорошо просохшем, даже теплом склоне холма. Я заметил следы сажи на лице Пастура и спросил:
— Уж не кочегаром ли вы стали, дорогой Пастур?
Он засмеялся шутке и стал платком вытирать лицо:
— Нет, до этого пока не дошло. Ведь кочегар должен сидеть в своей кочегарке, а мне ездить надо. А сажа — это тут по пути в одной деревне на пожар угодил.
— Могли сгореть?— тревожно спросил Аббас.
— Да нет, пустяки,— махнул рукой Пастур.— Горел-то не я...
— Так почему же сажа на лице?— продолжал допытываться Аббас.— И рукав вот обгорел... Вы что-то скрываете.
— Да что скрывать?.. Ехал я через село. Ширабад называется. Вдруг слышу женский крик. Поворачиваю коня, вижу: дым валит из окон и даже желтое пламя уже пробивается. Женщина мечется возле дома, кричит: «Ребенок! Ребенок!» У нее в доме ребенок остался. Люди сбежались, а в дом войти уже опасно, языки пламени так и пляшут! Тут раздумывать было некогда — я прямо с седла в дверь. Метнулся в комнату, а там ничего не видно от дыма и дышать нечем. Зову, никто не отвечает. Стал шарить повсюду, наткнулся на мальчика, он на полу лежал. Схватил и выбежал из горящего дома. Вот и вся история.
— Жив мальчик?— спросил Аббас.
— Думали, что задохнулся, но потом он в себя пришел, глазенками хлопает, ничего понять не может. Славный мальчишка.
— Но почему же вы пешком
— Да так вышло... Пока мальчика отхаживали, мне рассказали об этой женщине. Мужа у нее убили, когда правительственные войска сюда пришли... А теперь вот дом еще сгорел. Я хотел денег ей оставить, да у меня с собой только мелочь. Вот и решил коня подарить. Я человек одинокий, выкручусь, а ей — подмога.
Мы с Аббасом молчали, не в силах выразить свои чувства. А Пастур, видимо, по-своему понял наше молчание и сказал виновато:
— Уж вы меня извините за опоздание. Я понимаю, что вы люди военные и вам нельзя гулять по холмам, когда захочется. Но так получилось...
Я не выдержал и обнял этого смелого и доброго человека за плечи и сказал:
— Как хорошо, что мы стали друзьями!
Он еще больше застеснялся и стал рыться в карманах.
— Тут вам письмо от Салар-Дженга. Прочитайте. Думаю, оно обрадует вас. А на словах он просил передать, что народ больше не может терпеть издевательства и наш долг — повести его на штурм ненавистного строя!.. В Мораве-Тепе сейчас такое творится — описать трудно! Все бурлит, страсти накалены. Солдатам уже несколько месяцев не выплачивается жалованье...
— У нас тоже,— вставил Аббас.
— Да, положение везде одинаковое,— продолжал Пастур.— Правительство с каждым днем теряет сторонников, люди труда поняли, какое ярмо надели им на шею. В Мораве-Тепе создан реввоенсовет, в его составе... Да вы прочтите письмо.
Я вскрыл конверт. В нем лежали два удостоверения, свидетельствующие о том, что я и Аббас являемся членами революционного военного совета.
— Поздравляю вас, друзья!— Пастур широко улыбнулся.— Вот видите, мы уже от разговоров перешли к делу.
— А кто же возглавит восстание?— спросил я, едва сдерживая радость.
— Лейтенант Салар-Дженг,— ответил Пастур и посмотрел на нас.
Мы поднялись и молча протянули друг другу руки — это было как клятва на верность. И Пастуру передалось наше волнение.
— Да здравствует революция!— произнес он.
Мы повторили за ним эти слова, которые давно уже рвались из глубины сердца.
А когда снова сели на зеленую свежую траву, то Пастур продолжил свой рассказ: — В Мораве-Тепе стоит гарнизон из двухсот кавалеристов. Почти столько же у нас пехотинцев и пятьдесят пулеметчиков. Как видите, основа для восстания есть. Ну, а там, мы уверены, нас поддержат и в Боджнурде, и в Мешхеде, и в других местах. Как настроены ваши солдаты? Пойдут с нами?
— Пойдут,— уверенно ответил я.— Все, как один: солдаты и офицеры. Кроме Довуд-хана, разумеется.
— Ну, он-то нам и не очень нужен! — засмеялся Пастур.— Как-нибудь обойдемся без этого великого полководца.
Он поднялся, посмотрел на заходящее солнце.
— Эх, как же я теперь без коня?
— Будет конь, дорогой Пастур,— весело ответил Аббас.— Разве мы оставим друга в беде? Всюду у нас верные люди, с ними не пропадешь! Через четверть часа приведу вам лихого коня,— пообещал он, прыгая в седло.