Год активного солнца
Шрифт:
— Не беспокойтесь, я пить не буду!
Я все-таки налил.
Удивляюсь, как люди умудряются скрывать дурное расположение духа (или доброе), а вот у меня все написано на лице.
— Я знаю, вам неприятен мой визит! — попытался улыбнуться следователь.
— Мне просто неприятно видеть следователя.
Эка на кухне, но я чувствую, с каким напряжением прислушивается она к каждому моему слову. Она понимает, что я могу взорваться в любую минуту. Ей достаточно одного взгляда, чтобы точно определить, что творится у меня на душе, какие мысли зреют в моем мозгу.
Я без слов предлагаю следователю
— Ваша воля, — говорю я и залпом осушаю свой стакан. Упираюсь локтями в колени и обхватываю руками голову. Я вижу, как медленно качнулось все вокруг. Сначала поплыла комната, а затем уже все остальные предметы. Вроде бы я выпил немного. Наверное, пошаливают нервы.
«Бутылка шампанского — раз, — подсчитываю я про себя, — без одного стакана, который и сейчас стоит нетронутым, — Зураб так и не удосужился его выпить. Почти целая бутылка коньяка — два».
Я успокаиваюсь. После такого ни один нормальный человек не будет трезв. Кто пьет и не пьянеет — просто кретин.
Вспомнив, что напротив меня сидит следователь, я быстро поднимаю голову. Не знаю, какое у меня было выражение лица, но следователь без промедления встает со стула.
— Нам лучше повидаться завтра. Сегодня, я вижу, вы не расположены к разговорам.
— А по мне, нам лучше вообще не видеться больше. Я ни слова не смогу добавить к тому, что уже сказал.
Эка мгновенно оказалась в комнате.
— Но остались еще кое-какие формальности.
— Эка, проводи гостя!
— Нодар! — слышу я встревоженный Экий голос.
— Не волнуйся, детка! — с тихим бешенством говорю я.
К иронической «детке» она давно привыкла.
Следователь медленно выпрямляется, но в этой медлительности и спокойствии сквозит сила. Избалованное властью лицо позеленело от нанесенного оскорбления.
— Всего доброго! — он явно адресуется к Эке. Потом резко поворачивается и выходит.
Понятия не имею, какое при этом у него было выражение лица. Стараюсь угадать — появилась ли улыбка на губах. А если и появилась, то какая — гневная или угрожающая? А может, он улыбнулся только для того, чтобы разрядить неловкость?
— Я принесу тебе чаю.
— Иди сюда!
— Я за чаем.
— Иди сюда, тебе говорят! — Эка в испуге подошла ко мне. Она, верно, почувствовала, что со мной творится неладное. — Садись ко мне на колени.
Она не осмеливается перечить.
Мне приятно тепло ее тела. Закрыв глаза, я прижимаюсь головой к ее груди и крепко обнимаю за талию. Лишь сейчас я чувствую, как дрожат мои руки.
Эка обхватила руками мою шею и прижалась щекой к волосам.
Внезапно на лоб мне упала слеза. Эка беззвучно плакала. За слезой последовала другая, потом еще одна…
Я не двигаюсь, будто не чувствую, что Эка плачет.
«Что случилось, что с тобой, разве дело — напиваться с утра?»
«Какая разница, когда напиваться?»
«Тебя что-то тревожит, Нодар?»
Эка ерошит мои волосы.
«Мне очень тяжко, Эка, ты даже не знаешь, насколько тяжко!»
«Скажи мне, что тебя мучает. Может, я хоть немного смогу помочь тебе».
«Как ты сможешь помочь мне, Эка? Разве ты можешь спасти человека от убийства и продажности,
«Не говори глупостей, Нодар!»
«Так тебе это кажется глупостью, да? А завтра этого убийцу назначат директором института, моим начальником. Наверное, меня спросят, что он за человек. И как ты думаешь, что я на это отвечу? «Отличный товарищ, лучшего не сыскать», — вот что я отвечу, вместо того чтобы заявить: «Да он же убийца — сбил машиной четырнадцатилетнюю девочку, а потом, еще живую, сбросил в пропасть!»
«Что ты говоришь Нодар?!»
«А что ты думала! Ты знаешь, сколько людей на свете пользуются репутацией благородных, добрых, человечных, отзывчивых?! И все потому, что они родились под счастливой звездой и у них никогда не было нужды проявить свою истинную натуру. Просто не подвернулось случая, когда ради спасения своей карьеры, ради сохранения своего благополучия они могли убить человека, предать друга, народ…»
«Нодар, замолчи, мне страшно!»
«Кто знает, сколько убийц и предателей сойдет в могилу с репутацией порядочного человека… Кто судьи, и кто рассудит правого и виноватого, убийцу и порядочного человека? Может, бог, которого не существует, а если и существует, то безжалостно молчит?»
«Нодар, я умоляю тебя, замолчи!»
«Я не люблю тебя больше, Эка, я не могу тебя обманывать. И не потому, что ты надоела мне и сердце мое охладело к тебе. Нет. Я просто опустошен и непригоден для любви, не говоря уже о семье. Я не желаю, чтобы мой сын жил среди убийц и предателей, если, конечно, он и сам не станет убийцей и предателем. Я не хочу иметь детей, Эка! И знаешь почему? На земле еще живут и рождаются люди, которые способны нажать на кнопку где-нибудь над Хиросимой и превратить в клей триста тысяч человек, а потом преспокойно поужинать, приласкать любимую женщину и посмотреть телепередачу. Я не хочу, не хочу, ты слышишь?!»
— Что с тобой, Нодар?
— Я не хочу, Эка, не хочу, ты слышишь?
— Нодар! Нодар, Нодар! — слышу я издалека отчаянный крик Эки.
Потом…
Я лечу в пропасть с головокружительной скоростью, холодный воздух свистит в ушах, и я рассекаю его своим телом. Перепонки вот-вот лопнут.
Внезапно наступила мертвая тишина.
Потом…
Потом я ничего не помню.
Я с трудом разлепил тяжелые веки.
Надо мной склонилось испуганное и заплаканное Экино лицо.
Я постепенно прихожу в себя. Видно, лоб мой разгладился и лицо прояснилось. Только теперь я догадываюсь, что лежу в постели, а на груди у меня мокрое полотенце.
Я вновь закрываю глаза и нашариваю рукой Экину руку. Эка угадывает мое желание и вкладывает свои пальцы в мою ладонь. И я осторожно несу эти прекрасные, нежные пальцы к своим похолодевшим и посиневшим губам.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— Эка, завари кофе и прихвати с собой в термосе.
— Что еще?
— Больше ничего. Фрукты мы купим на рынке.
Я открываю капот машины. Потом направляюсь к высокому раскидистому вязу и ложусь в его огромной тони. Подложив под голову руки, я невесело гляжу в синее небо.