Год французов
Шрифт:
— Не понимаю, — недоуменно сказала Мария. Девушка сидела в экипаже прямо, напрягшись, подавшись вперед острым лицом.
Синклер поднял руку и показал:
— Мятежники отступили вон туда, за холм.
— Так, так, — заинтересовался отец. — Тот холм, господин Синклер, называется Шанмалла. Даже в этой стране каждое место имеет название.
— А оттуда им пришлось уходить к болоту.
— И там они сдались в плен? — спросила Мария. Она наклонилась вперед и, сощурив карие глаза, всматривалась в лицо лейтенанта.
Она знает, что я отвечу, подумал Синклер. Оказаться бы сейчас далеко-далеко от этого Баллинамака, далеко-далеко от этой
— Они — мятежники, — сказал он, — они выступили с оружием против государя.
— Верно, это и определяет мятежников, — согласился Эджуорт.
— И там они сдались в плен? — переспросила Мария.
Синклер глубоко вздохнул и на долгом выдохе произнес:
— Их капитуляцию не приняли. Их уничтожили. Я… мы… их уничтожили.
Мария вскочила на сиденье, потянулась всем своим маленьким нескладным телом вперед, к болоту.
— Я не вижу отсюда, — посетовала она, — очень далеко.
— Милостивый боже! — прошептал Эджуорт.
— И к лучшему, что вы, мисс, не видите. Там, за кустами, все болото устлано их телами.
Эджуорт снял очки и указал ими на болото.
— Так вы их всех убили? Французов взяли в плен, а мятежников всех убили.
— Не всех. Большинство, конечно, пало на болоте, но кое-кого повесили в деревне. Они сами тянули жребий. Кому короткая соломинка достанется — тех на виселицу. А человек семьдесят отправили в Каррик. Меня после два дня наизнанку выворачивало, ведь я тоже помогал их убивать. И это мои солдаты загнали их в болото.
Мария все недвижно стояла на сиденье. Отец сказал:
— А тела, значит, уже два дня лежат на болоте. Точно павшие овцы.
— Они и погибли повстанцами, — упрямо сказал Синклер, не сводя взгляда с лошадиной холки. — С пиками в руках. Вы же знаете, сколько зла они причинили.
— Ах, это они зло причинили, — с презрительной усмешкой добавила Мария, — значит, они всему виной.
В доселе остром и живом взгляде Эджуорта застыли ужас и недоумение.
— Не может быть, — заговорил он. — Не может быть, чтобы лорд Корнуоллис отдал такой приказ.
— Это приказал генерал Лейк, — пояснил Синклер. — Сражением командовал он.
— Проклятый богом остров, — сдавленно, хрипло пробормотал Эджуорт.
— Скажите это Лейку! — с болью выкрикнул Синклер. — Корнуоллису скажите! Мне-то зачем все это говорить!
Шотландские горцы поднялись на ноги, внимательно прислушиваясь к непонятным словам, переводя взгляд то на Синклера, то на Эджуорта.
— Их убили, чтоб неповадно было другим мятеж поднимать, верно? — спросил Эджуорт. — Чтобы пример показать. А показали, что мы такие же варвары, как и эти дикари с пиками из Мейо или Уэксфорда.
— Будь у меня лучше зрение, я б их разглядела, а так вижу одно лишь болото, — вздохнула Мария.
— А я их вижу, — сказал Синклер.
— Испокон веков здесь вражда и ненависть, — продолжал Эджуорт. — Ничему путному народ здешний так и не научился. Пьют до беспамятства, перед попами своими ниц падают.
— Я мало что об ирландцах знаю, по-моему, они вроде этих шотландских горцев, — сказал Синклер.
— Кабы осушить болота, земли для всех бы хватило, — Эджуорт повел рукой с очками вокруг. На стеклах сверкнул лучик солнца. — Мою статью об этом похвалил Артур Янг.
— Вам бы своего судебного пристава в Лонгфорде поискать, — посоветовал Синклер. — Сначала в Лонгфорде, потом в Маллингаре.
Мария положила руку отцу на плечо.
—
— Но в ополчении много папистов, — возразил Синклер, — в Северном Корке, например.
— Знаю я этих людей, — ответил Эджуорт. — Ими руководит отнюдь не разум. Все законы и все статьи для них ничто по сравнению со стихами. Я уже писал, какое пагубное влияние оказывает поэзия в этой стране. Стихи, жуткие пьяные баллады — единственный источник знаний для этих людей. Так ненависть вчерашняя порождает ненависть сегодняшнюю. Я об этом писал. Да никто меня не послушал.
Мария села, взяла из рук отца поводья.
— Благополучного возвращения в Шотландию, — пожелала она Синклеру.
— Возвращаться еще рано. В руках повстанцев часть графства Мейо.
— Ненависть и нетерпимость, — проговорил Эджуорт, — искоренили уже повсюду.
— Только не здесь, — вставил Синклер.
Мария еще раз взглянула на болото. Из густых зарослей выходили солдаты, они несли шлемы, полные ягод. Мария легонько протянула лошадь поводьями, экипаж тронулся, и отец с дочерью покатили прочь от болота, обратно через деревню Баллинамак к дороге на Лонгфорд.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
18
ИЗ «БЕСПРИСТРАСТНОГО РАССКАЗА О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО В КИЛЛАЛЕ В ЛЕТО ГОДА 1798-ГО» АРТУРА ВИНСЕНТА БРУМА
Если мне не изменяет память, у Оливера Голдсмита или у кого-то из ему подобных авторов в одной из работ есть причудливый парадокс, из которого явствует, что свободнее всех живется узнику. Неимущие писаки извечно прибегают к извращающим здравый смысл уловкам, чтобы завоевать восхищение наивных читателей — им кажется, что они приобщаются к новым и глубоким размышлениям. Голдсмита, как сочинителя такого вздора, я упомянул, лишь чтобы противопоставить ему его собрата по перу, обстоятельнейшего и благоразумнейшего доктора Джонсона, его работы тем более примечательны, что отличаются здравостью суждений. Впрочем, не премину заметить, Голдсмит — ирландец, обучался в бедняцкой школе, где, несомненно, выдумка поощрялась не менее здравомыслия и размышления. Хотя, будь он лишен выдумки, не порадовал бы нас столь значительной поэмой, как «Опустевшая деревня». Кто из читавших не наслаждался ею, а читали, несомненно, все.
Случись духу нежноголосого Голдсмита посетить Киллалу в сентябре 1798 года, он бы в ужасе, без сомнения, Улетел прочь. Уже сколько дней городок наш был центром суматошной карусели, закрутившей нашу жизнь; ее, как мог, старался упорядочить добронравный Ферди О’Доннел, однако истинно ею управляли бандиты, которым закон — ничто, а дисциплина О’Доннела — хуже ярма. Мой дом, как и многие другие, был до отказа забит людьми, верными королю, — их собственные усадьбы спалили. И теперь людям этим, в качестве сомнительного развлечения, оставалось лишь подглядывать в щелки меж штор за теми, кто учинил им разор. В крытом рынке по-прежнему томились наши йомены, заложники удачи, — как, впрочем, и каждый из нас. Меня особенно угнетала мысль, которая выражается, увы, печальным парадоксом. В победе Британской армии я ни на минуту не сомневался, но в победе этой виделась мне и великая опасность. После поражения французов и мятежников на юге мы окажемся мишенью озлобленных, отчаявшихся смутьянов, жаждущих мести.