Год французов
Шрифт:
— Право же, глупо оставлять ягоды на кустах.
День выдался прекрасный. Над полями, лугами, холмами простиралось ярко-голубое небо, тронутое редкими облаками, цветом что лесной дягиль. Палатки, словно гигантские колокольчики, придавали ландшафту маскарадно-шутовской вид. Подъехав поближе, отец и дочь увидели, что солдаты набирают ягоды в высокие шлемы. За их спинами до гряды невысоких холмов на горизонте расстилалось бурое болото. Отец указал на ближайший к ним холм.
— Это Шанмалла, — пояснил он. — Здесь французы повернули и заняли позиции. Для солдата всегда важнее захватить холм. А вокруг — несметные
— Не все ли равно, — отозвалась Мария. — Главное — восстания больше нет. Мы должны спасибо сказать.
— Все пошло прахом, — вздохнул отец, — теперь на многие годы опять воцарится жестокость. Я делал все, что в моих силах, чтобы как-нибудь улучшить жизнь. Выступал в палате общин, издавал памфлеты, вел огромную переписку с людьми учеными и влиятельными. И никто меня не послушал.
— А жаль, папа, ведь ты у меня самый умный во всем королевстве.
— Ну не самый, есть и поумнее. Зато я самый рассудительный. Уж как я пытался растолковать, что детей этого острова можно приучить к трудолюбию и воздержанности. Уж как пытался внушить, что остров превратится в цветущий сад, если осушить болота. Меня высоко оценил сам Артур Янг. Ты же читала письмо.
Да, это сущая правда. При отце она исполняла секретарскую работу. Долгими вечерами он диктовал, шагая взад-вперед по гостиной, останавливаясь иногда, чтобы заглянуть в ту или иную таблицу, расстеленную на длинном столе. Сухой, будто скрип шестеренок в машине, голос перечислял факты, приводил доводы за и против, знакомил с разными теориями. Каждая статья посвящалась конкретной теме, будь то использование пустошей или система образования, перестройка парламента или обложение налогами и сборами, вопросы импорта и экспорта или совершенствование системы каналов. Статьи рассылались по почте видным английским ученым, научным обществам, просто тем, кто увлекается политической экономией. На усадьбу Эджуортстаун приходили полные лести или искреннего уважения ответы: «богатейшая подборка фактов и неоспоримых доказательств», «ясный ум, способный охватить все многообразие забот дурно управляемого острова», «истинный поборник науки и здравого смысла». Но дальше слов не шло. Все впустую.
У первого ряда палаток он остановился и окликнул солдат, склонившихся над котелком на маленьком костре. Один из троих поднял голову и отозвался, но Эджуорт не понял слов.
— Что-что? — громко переспросил он, и солдат чуть заметно презрительно ухмыльнулься.
— Что он сказал, доченька? Что он сказал?
— По-моему, отец, они не понимают по-английски. Это шотландцы.
— Шотландцы! — эхом повторил тот. — Надо же: одни дикари других ловят. Живут кланами, по-варварски. Наверное, и брюки-то впервые надели. Ох, сердце мое не выдержит, не дождется, когда же кончится этот месяц и можно будет высказать лорду Корнуоллису все упреки.
Эджуорт скрестил на груди длинные руки и сел, выжидая. Вскоре от дальнего ряда палаток отъехал молодой офицер. Поравнявшись с экипажем, он остановился.
— Это ваши головорезы? — спросил Эджуорт.
— Да, сэр, мои. Истинные головорезы. Истинные головорезы. Меня, сэр, зовут Синклер.
— А я — Эджуорт из поместья Эджуортстаун, член парламента и один из мировых судей в этом графстве.
—
— К черту честь. Мне нужен ваш командир.
— Значит, полковник Грант. Но он утром уехал в Каррик. Может, я чем сумею помочь вам?
— Может, — с сомнением проговорил Эджуорт. — Моего судебного пристава зовут Хью Лаффан. Его судили как заговорщика из Объединенных ирландцев, а дом сожгли, оставив без крыши над головой жену и детей. Но он такой же заговорщик, как и мы с вами. Я требую, чтобы его разыскали и как можно скорее доставили ко мне.
— Здесь вы его не найдете, — озадаченно проговорил Синклер. — Здесь прошла битва. Совсем недавно.
— Я уже ездил в Гранард, — ответил Эджуорт, — его там нет. Офицер посоветовал мне обратиться к вам. Мне некогда ездить взад-вперед по всему графству.
Синклер лишь покачал головой.
— У нас были только пленные после битвы. Но их перевели в Каррик. Среди них вы тоже своего человека не найдете. Я бы на вашем месте съездил в Маллингар или Лонгфорд.
Эджуорт повернулся к Марии:
— Нет, ты слышишь? Человека хватают на пороге собственного дома и отсылают бог знает куда. То ли в Лонгфорд, то ли в Маллингар, то ли в Каррик. А полграфства превратили в пепелище. — Он вновь обернулся к Синклеру. — Мятежники жгут усадьбы, вы — хижины. А благодаря и им, и вам наше графство в дымящихся руинах.
— Мне очень жаль, — проговорил Синклер. — Но во время восстания это дело обычное.
— Вам жаль! Приятно слышать что-то новенькое. Вам бы понравилось, если б я спалил все на ваших жалких горах, а потом сказал бы, что мне очень жаль?
— Я к «жалким горам» отношения не имею, — сухо заметил Синклер. — Мой отец — служитель церкви господней в Эдинбурге.
— Слышишь, Мария? Запомни хорошенько. В Эдинбурге, в Северных Афинах, как его называют. А служители церкви производят на свет молодчиков, которые разоряют деревни в Ирландии.
Синклер смутно почувствовал, что ввязался в разговор, к которому не готов.
— Простите, сэр, пока вы не представились, я не знал вашего имени.
— Значит, молодой человек, вы не только жестоки, но и невежественны.
— Господин Эджуорт, ваши жалобы на поведение солдат Его Величества будут доведены до лорда Корнуоллиса. Вам не пристало злословить в адрес незнакомого лейтенанта, в жизни не видевшего вашей усадьбы. Ручаюсь, мои солдаты не сожгли ни единой хижины.
— Ну конечно, конечно! — запальчиво бросил Эджуорт. — Прошу меня тогда извинить. Все, что случилось в этом графстве, — позор всем нам, мы проявили бесчеловечность, и это меня чрезвычайно тревожит.
— Понимаю вас, сэр. Я участвовал в недавней битве и убедился, что это дело грязное. Война вообще безобразна, так мне думается. По правде говоря, я боюсь, что выбрал себе занятие не по характеру.
Эджуорт пристально взглянул на него и кивнул.
— Я говорил с вами, господин Синклер, слишком резко. Признаю, виноват. Я всего лишь простой смертный. Хотелось бы быть справедливым.
— А сколько людей взяли в плен? — вдруг спросила Мария.
Синклер ответил не сразу.
— Немного, — наконец признал он, — человек восемьдесят. — Он устроился в седле поудобнее и продолжал: — Человек восемьдесят ирландцев. И почти девятьсот французов.