Год совы

Ахмелюк Федор

– Скатертью дорога, одним дураком в городе меньше. Квартиру УЖЕ продал?

– Нет. Квартирой его брат займется. Он меня, кстати, тоже утешал, а Костяну говорил, что он идиот.

– Странный брат. Нормальному брату завсегда дороже брат, чем его подружка…

– Его брат гей.

– Вот, значит, как, ну да ладно, мы сейчас срулим куда-то не в ту степь и потеряем нить расследования. Значит, ты утверждаешь, что стоило твоему любимому отыскать твою карту с твоими проблемами по женской части, как он тут же все бросил и уехал? Но зачем? Жили же у него.

– Собирались уезжать на следующей неделе, я уже объявление о сдаче квартиры

собиралась вывесить. Хорошо, что заранее этого делать не стала, – вздохнула Иветта. – Ко мне уже люди заселились, а я возвращаюсь и выталкиваю их с квартиры, хорошо ли?…

– У тебя же еще полдома на Подгорной, кстати – что ж ты ту хату не сдаешь? Я тебя уверяю, девочки-студентки согласятся и на Подгорную, и на Бригадную, и на Вербную, и на Кувецкое Поле, и на что угодно, лишь бы не разориться и при этом там до них не домогались.

– Да, дом в собственности. И жить в нем еще можно. Но я не могу его ни продать, ни даже сдать. Слишком много воспоминаний. Если там поселится чужой человек – они исчезнут. Я не хочу этого.

– Вот оно чего…

– Ты понял, почему я позвала именно тебя?

– Не очень.

– Потому что тебе тоже все как с гуся вода, бросай тебя, не бросай, твои ледышки даже не потрескаются. Ахмелюк, у тебя вообще есть чувства? Ты хотя бы расстроился, когда я от тебя ушла? Есть ли кто-то у тебя, я даже не спрашиваю, мне и так понятно, что нет и быть не может в принципе. Зачем тебе? Тебе в своей сычиной норе хорошо и одному, кота за ухом почесал – и все твои чувства. Неужели я этим заразилась от тебя? Я не хочу такой быть! НЕ ХОЧУ!

Она шумно всхлипнула и зарыдала, уткнувшись в сложенные ладони. Ахмелюк молча сидел рядом, зная, что какими бы то ни было действиями только усугубит положение.

– А ты каждое свое расставание переживала подобным образом? – осторожно спросил он спустя минут пятнадцать, когда Иветта немного утихла и только изредка всхлипывала, не отрывая лица от ладоней.

– Да. И не только расставание. Ты же меня знаешь, я плакса еще та, – неразборчиво промычала она сквозь плотно сжатые пальцы.

– Даже если в нем уже был смысл?

– Да.

– Не думаю, что ты могла чем-то от меня заразиться. Мой пример не настолько прилипчив, ты не стремилась брать его с меня. И мне в тебе нравилось именно это.

– Подпитывался, значит, моей энергией, вампир.

– Нет. Даже если бы я этого хотел, этого бы не вышло. Твоя энергия не конвертируется в мою и это бесполезно совершенно. Ты давай заканчивай реветь, будем дальше в тебе разбираться. А ты не замечаешь, что твой вопрос несостоятелен?

– В смысле?…

– Почему, если я такой холодный и мне не нужен ни бытовой уход, ни секс, ни продолжение рода, я так быстро на тебя клюнул тогда, не разбираясь ни в чем?

– И почему тогда?

– Потому что ты залечивала мне раны. Я не обнаружил обычного отторжения и отвращения от перспективы отношений, и ты была тем, что мне тогда было нужно.

– А если бы я тебя не взяла тогда, ты бы совсем в камень превратился? Да?

– Полагаю, что да.

Ахмелюк почесал подбородок. Отрастить, что ли, бороду? Как-то давно Иветта обмолвилась однажды, что любит бородатых мужиков. Но зачем? Она ему нужна, что ли? Что ему вообще нужно – так это поскорее отсюда сгинуть и завалиться спать в своей «сычиной норе» на далеком Кувецком Поле.

– Что ж, я очень рада, что была тебе полезной и как-то тебе помогла. А ты мне теперь сможешь помочь?

– Чем

именно?

– Не стать такой, как ты. Не знаю, как-нибудь. Мне нельзя быть холодной, это буду уже не я.

– Ну а мне нельзя быть в твоем понимании теплым, это буду уже не я, но ты все равно пыталась это из меня лепить! – уже не скрывая раздражения, зарычал Ахмелюк. – Ты не можешь понять элементарных вещей! Нельзя лепить из кого-то что-то под себя! Можно только самого себя лепить, и то лучше не нужно. Скорее всего не получится, а если получится, это будет самообманом и ложью. Двуличием и лицемерием. Причем прежде всего перед самим собой. Потому я не рвался изображать страстного любовника. Да, если бы тебя кто обидел, я при всем своем дрыщизме сварил бы в кипятке эту вошь. Но не более. Я просто был собой и это было для меня естественно. Получается, что четыре с половиной года ты меня терпела?

Иветта вздохнула.

– Нет. Я тебя любила и таким.

– А тот твой размноженец, который критерий «женщина – не женщина» проводит по способности рожать, какой он был с тобой?

– Обычный. Не теплый, не холодный. Иногда невнимательный. Иногда заботился обо мне. И я…

Она умолкла.

– Продолжай.

– Чувствовала, что мне чего-то не хватает все равно.

– Чего же?

– Может быть, холодности, к которой я привыкла и которой уже инстинктивно ожидаю от мужчин? Я всегда готова согревать первой. И если что-то идет не по плану, меня это настораживает и напрягает.

– Ты ее ожидаешь?

– Да. И мне до сих пор кажется, что такого совпадения, как с тобой и еще одним человеком, который вообще не дал истории развиться, у меня не было, нет и не будет.

– А что ты вообще ищешь в мужчинах?

– Я хочу этот вопрос обсудить нормально. Внизу на кухне. Не желаешь покурить, пока я поставлю чайник и переоденусь?

– Зачем такие сложности?

– Какие – такие?

– Ставить чайник, переодеваться…

– Я хочу тебя накормить хотя бы. Ты скоро на своих бичпакетах покроешься соляной коркой. Хоть я и не с тобой уже давно, ты мне все еще нужен, я иногда по тебе скучала. Из этого вытекает, что я хочу, чтобы ты меня видел в приличном виде, а не в этом ужасе…

– Дьявол меня побери, мне совершенно чихать, как ты одета, а тебе должно быть давно уже побоку, что я ем!

– И все же я переоденусь и накормлю тебя. – Иветта улыбнулась. Даже с опухшими от слез глазами, ненакрашенная, в мятой майке и старых джинсах она была очень хорошенькой. – Иди вниз и жди там, пока я тебя не позову, и только попробуй ломиться в дверь.

IV

Ахмелюк вышел за дверь квартиры, сел на капот своего «Москвича» и достал сигареты. Поведение Иветты начинало его настораживать, он-то был уверен, что более она к нему не обратится, кроме как по работе, и то предпочтет не его, а Мансура. Какие-то кормления, переодевания… Нет, ну переодеться-то ладно, она никогда не ходила при любом мужчине в непотребном виде, халате там каком или майке-алкашке. Но кормить? Вообще-то, она умеет готовить. Нормально умеет причем. Но ей же лень всегда. Появление в его жизни Иветты мало изменило рацион Ахмелюка, в котором 80 процентов составляла лапша «Анаком», еще десять – сосиски и оставшиеся десять – посредственно приготовленная домашняя еда на обедах у родителей, мать его не слишком искусная кулинарка, Иветта готовит лучше. Ну или ждала кого другого…