Год совы
Шрифт:
– Ты хочешь сказать, что мне моя собственная квартира будет о нем напоминать? – прищурилась Иветта.
– Не совсем. Вернуться в квартиру ты сможешь через месяца три-четыре. Тебе просто поможет смена обстановки. Тебе некогда будет дуимать об этом, ты будешь обустраиваться на новом месте, переносить вещи, привыкать к новому дому… просто времени не найдется. Ну хорошо, не хочешь жить на Подгорной, сними что-нибудь другое сама. Ты меня пойми, это действительно важно, как к тебе относятся и как с тобой поступают, а не то, что тебя
– И ты? – Она села рядом и тепло улыбнулась ему.
– И я.
– Поехали домой, правда. Я нажарю тебе картошки и переоденусь. Со мной все нормально. Я не буду ничего менять. У меня есть люди, которые меня ценят, и мне этого достаточно.
– Даже если ты меня не накормишь, от этого ничто не изменится. А какое на тебе платье, мне вообще не имеет значения.
– А я и не хочу ничего менять, мне просто хочется о тебе позаботиться. Ты же заботишься обо мне. Просто это ты, Ахмелюк. Ты такой, и я не имею права требовать от тебя чего-то большего. Ты мне ценен как данность.
Он не заметил, что несется по Выездной почти восемьдесят километров в час, и едва не пропустил нужный поворот. В дом не вошли, вбежали, – но не кинулись на кровать в объятиях, как в книжках на амурные темы, Иветта принялась чистить картошку, а Ахмелюк сидел на кухне и молча смотрел на нее.
– Скажи, тебе, может быть, правда этого зрелища не хватало, а ты мне не говорил, потому что уважал мое право лениться? – спросила Иветта, высыпав нарезанную соломкой картошку на сковороду.
– Нет, почему. Я, разумеется, был рад, когда ты мне готовила. Это означало твою заботу. И, кроме всего прочего, было вкусно, у меня в доме никто толком готовить не умеет, кроме сестры, а она живет там, где еще снег только начал таять. Но, знаешь, заботиться из-под палки – это неестественно. Я бы не принял такое. Так что будь собой.
– Я была глупой, – вздохнула она. – Хотела от тебя отдачи. Не замечала, что отдача есть.
– Я не приспособлен для отношений и проживания с женщиной. Даже гостевого.
– Все мы ни к чему не приспособлены.
Она вышла из кухни, наверное, собиралась переодеться. Ее не было три минуты, пять, десять. Ахмелюк дожарил картошку, умудрившись не спалить, съел, вымыл за собой тарелку и кружку, прежде чего решился подняться наверх. Иветта лежала поперек кровати, белое с черными извилистыми полосами платье задралось, обнажив гладкую кожу стройного бедра молодой женщины. Стараясь не смотреть туда, Ахмелюк взял лежавшее на стуле рядом свернутое одеяло, расправил его, снял с Иветты домашние туфли и накрыл ее одеялом, она, сонная, засопела, не открывая глаз, приняла нормальное положение – головой на подушке, ногами к шкафу. Тихо порадовавшись,
Было уже почти восемь часов утра. Через час на «смену» заступит Мансур. Ему оставалось семь часов, чтобы быть готовым снова вернуться в лоно своей теперешней жизни, которое он не был намерен покидать. Иветта проснется через три часа. Ей будет сниться тот сентябрьский костер в заливных лугах. Проснувшись, она сразу все поймет, увидит аккуратно закрытую дверь и горько заплачет. Но этого уже никто не услышит.
V
Букарев сидел в маршрутке и воображал всякие ужасы. Вот наступит, например, мир, аналогичный древней Спарте, только в плане не только тела, а еще и мозгов. Интересно, его сразу отправят в расход или предоставят срок на исправление?
Он четко представлял себе, как получает повестку на «испытания пригодности», включающие в себя допрос на детекторе лжи о своих интересах, затем – бой с качками – кулачный, борьбу, славянские и восточные единоборства, – а затем судилище, где трое старых солдафонов, могущих ударом ладони уложить быка, будут решать его судьбу и отправят на исправление в специальный лагерь, напоминающий смесь армии и зоны, где от армии будут занятия по единоборствам и общефизическая подготовка, а от зоны – понятия, неконтролируемая иерархия, где каждый может безнаказанно и безвозвратно превратить другого в отброс. А может, и не отправят, просто расстреляют или повесят, как неизлечимого. Или вышлют на загнивающий запад с пометкой в документах «педик гомосексуальный»?
– Чувак, если ты не умеешь драться, купи себе электрошокер, – сказал кто-то рядом.
Букарев резко оторвался от окна, где медленно проплывали разваливающиеся от старости сараи и заборы. Голос принадлежал незнакомцу, несмотря на лето, в толстой камуфляжной куртке и штанах, и с непробиваемо суровым взглядом. Таким, какой обычно и бывает у людей, ни во что не ставящих тех, кто хоть как-то отклоняется от требований перечня качеств «настоящего мужика». В общем, тот самый «настоящий мужик», от которого несет душным запахом спортзала и крови.
– А откуда ты узнал, что я не умею драться? – попробовал закрыться от чужого вторжения Букарев.
– Так ты сидишь и бормочешь про какое-то судилище и про качков. Спорили на бой, что ли? – спросил мужик.
– Да нет, – отмахнулся Букарев. – За совет спасибо, пойду.
До его остановки ехать было еще минут пять, они только что проехали Скобу. Но сидеть рядом с этим типом было невозможно. Вздохнув, что «окклюменция» существует только во вселенной Гарри Поттера, он поднялся и поплелся к выходу.
Конец ознакомительного фрагмента.