Год совы
Шрифт:
III
Когда-то давно уже он выработал для себя стратегию перед совершением действия непременно задавать себе вопрос: а не наврежу ли я кому-либо? Именно эта простая стратегия со временем разрушила в его голове традиционные представления о морали. Столкнуться с ней пришлось буквально сразу же. Тогда ему было пятнадцать, и он в разговоре с одноклассником на тему «что делать и кто виноват» на семейном поприще объявил, что не видит для себя смысла в создании семьи с детьми, что это не входит в его реестр необходимых к выполнению в жизни вещей. Натолкнувшись на вполне предсказуемый и очень глупый традиционный в таких случаях вопрос «как так можно?», он впервые противопоставил другой вопрос: «а кому от этого плохо?».
Оппонент не нашел, что ответить, заикнувшись, правда, что-то про продолжение рода, но и этот аргумент был легко
Правда, эта нить тянула за собой и другие нити. Как утверждал один религиозный фанатик в его присутствии, думать опасно, потому что так можно впасть в ересь, и был прав. Правда, если бы фанатику задали вопрос «а чем плоха ересь?», он бы вряд ли смог на него ответить без задействования религиозных догм. А догмы, как известно, до добра не доводят, догмы – это топоры, которыми рубят стволы здравого смысла. Догмы не дают развиваться, не дают осмыслять, созидать, делать выводы, так как являют собой тупую, необоснованную логически инструкцию «что делать», не терпят возражений и критики. Ересь была опасна тем, что уничтожала догмы, наглядно показывая, что отклонение от них не влечет за собой фатальные дурные последствия, а вот следование им как раз-таки отнимает у людей очень и очень много.
Обо всем этом думал гражданин по имени Егор Андреевич Ахмелюк, лежа в постели и наблюдая за мельтешением насекомого неизвестной породы в углу квадрата лунного света на потолке. Думал уже не в первый, не в пятый, а, наверное, в стомиллионный раз. И опять убеждался, что против этой утилитарной философии не попрешь, против нее просто нет разумных аргументов. Этакий супергерой, всадник на боевом коне сомнения с копьем под названием «зачем?». Всадник нещадно валил с ног догмы, стереотипы, штампы и прочую дрянь, которой даже в наше вполне либеральное и разумное время загажен мозг чуть ли не каждого. Сейчас Ахмелюку было уже двадцать три, прошло почти девять лет с того памятного разговора, и он не мог упрекнуть себя в том, что не действовал в соответствии собственной жизненной философии.
Наверное, как раз это позволило однажды Ахмелюку обнаружить, что он совершенно не парится по множеству вопросов, какие, казалось бы, обстановка неустанно взращивала сама. Почему один из лучших друзей упорно не желает общаться с женщинами, не имея в реестре своих изъянов ни парафилий, ни гомосексуализма? Почему, почему, не хочет – была, значит, какая-то на то причина, и нечего человека за уши в рай тянуть, надо будет, сам разберется. Почему он сам однажды отказался от отношений с девушкой, по которой долго, плодотворно и художественно сох, а тут она неожиданно сама пошла ему навстречу? Так надо было, на то у него была причина, и если сейчас ее нет, это не значит, что нужно нестись назад в прошлое. Почему его мало волнует, скажем, какой-нибудь ныне популярный архиважнейший социальный вопрос вроде «пятой колонны»? Потому что его не касается, во-первых, а во-вторых, инакомыслие ему самому было близко и понятно, непонятны ему были скорее позывы противников инакомыслия: неужели люди не понимают, что уравниловка материальная рушит государства, а уравниловка умственная разрушит все человечество в одночасье? Совсем ничему их история не учит. Горько подытоживая в голове этот факт, Ахмелюк сполз с кровати и пошел курить. Все равно не спится, надо бы включить комп, пошастать по интернету.
Запалив на системном блоке компьютера нажатием кнопки включения синюю контрольную лампу, он со вздохом натянул штаны, задернул штору – странная привычка отдергивать шторы на ночь при потушенном свете все так же не заставляла думать о себе, как и прочие дурацкие вопросы, так как были вопросы куда более насущные и важные, – и уселся перед засиявшим белым светом монитором. Глянул на часы. 2:36. В эту
Индикатор входящих сообщений показывал два непрочитанных. Это никоим образом не насторожило бы, писали ему много и часто – Ахмелюк официально нигде не работал, а халтурил «скорой компьютерной помощью» совместно с другом, договорились работать так, что «в первую смену» с девяти до трех работает Мансур, а после трех до девяти вечера – ведущий ночной образ жизни Егор. Занимались всем на свете: установкой операционных систем и программ, наладкой интернета, ковырянием в «железе», подбором нового подходящего железа для тех, кто не слишком петрил в этом, да еще иногда меняли экраны на телефонах и прочими методами поддерживали жизнь на всяких мобильных устройствах. Но он вышел из соцсети в половине первого, прошло всего два часа, пишут явно не по работе. А тех, кто писал бы ночью, было немного. Ахмелюк вообще существовал довольно автономно от общества, и сообщения, пришедшие на исходе ночи, не являлись хорошим предзнаменованием.
Со вздохом щелкнув мышью, он прочитал:
«Не очень бы хотела тебя беспокоить, но встретиться надо. Надеюсь, без глупостей. У меня к тебе серьезный разговор, и мне никто кроме тебя помочь не сможет. Позвони, как сможешь».
Так-то вот. После почти года молчания. Несмотря на затворнический образ жизни, еще не так давно у Ахмелюка была девушка. Если разобраться, то она его, можно сказать, «подобрала», когда, после одной истории, еще юный и глупый, не совсем еще успевший окостенеть в своем одиночестве Ахмелюк приходил в себя после одной тяжелой истории, опять же связанной с девушкой. Девушка долгое время игнорировала духовные знаки внимания, не отказываясь, впрочем, от материальных, а после хорошей эмоциональной встряски с чего-то втемяшила себе в голову, что уже начавший к ней (и вполне закономерно с таким отношением) остывать Ахмелюк – это, оказывается, вполне неплохой вариант, и начала… отвечать, нет, это уже было поздно, пришла пора самой хвататься за хвост уходящего поезда, но тот выскользнул, проявив холодную твердость и жесткость, так как поведение объекта воздыханий уже успело поселить в голове недоверие к женскому полу. После нескольких продолжительных и тяжких выяснений отношений ему наконец удалось оттолкнуть от себя утратившую актуальность мечту, и через буквально пару дней на горизонте появилась Иветта.
Ее уже не надо было завоевывать, скакать вокруг нее, так как она почему-то решила сама делать шаги навстречу. Что ей двигало тогда, Ахмелюку было непонятно и сейчас, так как на интересного мужчину он походил тогда (да и сейчас походит) чуть менее, чем виноград на вентилятор. Но она была рядом, она сама шла к нему, демонстрировала расположенность – не фальшиво-наигранную, а вполне себе живую и теплую, настоящую, и в конце концов Ахмелюк, не имевший иммунитета к невиданному до сих пор женскому теплу, сдался. Нет, нельзя сказать, что его просто схватили за одно место или еще что-то в этом духе, и он однажды понял, что расположен к ней, отношения между ними были теплыми, но природную холодность и недоверчивость Ахмелюка сломить не удалось и ей. Длился этот странный роман почти пять лет, они прошли вместе, можно сказать, огонь и воду, однако льды где-то глубоко все равно не таяли, и она со временем устала.
Мир не рухнул, по крайней мере для Ахмелюка. Чувства радости и облегчения тоже, впрочем, не было, скорее что-то среднее между глухим раздражением и тоской. Поклевало, поклевало месяца три, а потом растворилось. Окончательно убедившись, что смысла подпускать к себе женщин у него все равно нет, Ахмелюк принялся за старое – в свободное от ремонта компов время валялся на кровати, читал книги и смотрел запоем аниме, ходил гулять, рыбачить, изредка виделся с друзьями, изредка отмечая, что хоть и пусто, но зато свободного времени, которое грех не пустить на всевозможное саморазвитие, вагон, все-таки девушка – это затратно не только материально, но и духовно, вполне естественно, что она хочет проводить время с ним, а ему для эффективных размышлений нужно непременно одиночество.