Год - тринадцать месяцев
Шрифт:
Не надо думать, однако, что мы тут же, на рыночной площади, начали гонять по снегу футбол. Когда у вас вдруг появится сумма, на которую можно купить, например, шесть тысяч тетрадей, вы забудете про игры и пойдете в сберкассу. Точно так же поступили и мы. Деньги положили на мое имя, а сберкнижку вручили Генке, возведя его в сан лорда хранителя сберкнижки.
Домой мы возвращались в новом качестве. Кем мы были еще три дня назад? Стыдно подумать! Коллектив без гроша в кармане! А теперь?..
Открытки с видом на решетку
Трудно
— Тряпку, тряпку не видишь? А коли видишь, так не переступай! Зачем за собой чахотку в класс тащишь?
Едва я вступил на заветную тряпку, как Даниловна зазвала меня в швейцарскую.
— Держи-ка! — протянула она мне газетный сверток. — Открытки тут. У твоего отняла. Самый длинный и худючий он у тебя.
— Со шрамом на лбу?
— Не приметила. Да я тебе его покажу. Собрал он тут мальцов в кружок, я думала, он им те открытки для интересу показывает, а потом гляжу, детишки ему деньги суют, значит торговля идет. Ты разберись: нечистое дело. По глазам его шустрым видать было.
— Спасибо, Даниловна, разберусь.
«Длинных и худючих» у меня двое: Вовка Радченко и Витька Сомов. Первый отпадает. Значит, Витька. В пачке около ста открыток. Откуда им быть? Неужели снова сорвался?
После нагоняя за Приморск Витька заметно переменился, стал активнее, подтянулся в учебе. Да а Сашка Кобзарь, присматривавший за ним, ничего подозрительного не замечал. Но вот в моих руках вещественное доказательство. И все-таки хотелось думать, что злосчастные открытки упали с неба и Витька сумеет доказать это.
Я поднялся наверх. Сомова нигде не было. На урок он не явился. Удрал. Я уже знал по прежнему опыту, что Витька запросто может махнуть куда-нибудь, ни с кем не попрощавшись. Одна надежда: погода «нелетная».
Я решил ничего не говорить ребятам, пока не повидаюсь с Сомовым.
После уроков отправился к нему домой, но никого там не застал. Встретил я Витьку случайно на трамвайной остановке.
С полквартала мы прошагали молча. Витька напустил на себя обычное сонливое безразличие. Не заговори я — он и рта не раскроет.
— Почему на уроках не был? — прервал я наконец паузу.
— Голова болела.
У Витьки ломается голос. Сейчас он поднялся на такие высокие ноты, на которых икают.
— Ну, а проветрившись, как ты себя чувствуешь?
Витька невежливо молчит.
— Где взял открытки?
— Купил.
— Где?
— В «Старой книге».
— На какие деньги? Опять нашел?
На этот раз Витька не выкручивается.
Мы вышли на главную улицу и скоро очутились у двери магазина «Старая книга». Я вытащил из портфеля сверток с открытками и протянул его Витьке.
— Сам отдашь продавщице.
Витька пугливо попятился от меня.
— Эх ты, бизнесмен! Иди за мной!
В отделе «Ноты», где под наличником я увидел такие же открытки, как у меня, торговала молоденькая продавщица. Я нагнулся над стеклом прилавка, приглашая ее сделать то же самое. Девушка с осторожной смелостью приблизила к моим губам розовое ушко, в которое я прошептал:
— Я
Девушка просияла и, забыв о конспирации, певучим голосом сообщила в соседний отдел:
— Макар Степанович, открытки вернулись!
— Какие открытки?
— Вчерашние. Помните, женщина видела, как их мальчишка утащил.
— Подождите, я сейчас.
Макар Степанович, подвижной человек с восточными чертами лица, по-видимому, директор магазина, прервал покупку старых книг и направился в нашу сторону. Встреча с кавказским темпераментом не сулила ничего хорошего, кроме окончательного и наверняка бурного разглашения тайны. Я сунул пакет продавщице, сделал ей ручкой и показал спину.
— Бежим, — шепнул я Витьке, который был уже в дверях и меньше всего нуждался в моей команде.
На улице, по моим понятиям, нам следовало раствориться в толпе, но Витька свернул за угол. Привыкший преклоняться перед опытом знатоков, я последовал за ним.
Вскоре мы уже качались в троллейбусе, наслаждаясь безопасностью.
Сошли на конечной остановке. Я привел Витьку в парк.
Здесь было пустынно и уныло. Редкие парочки, тихие и грустные, бродили по главной аллее, как наказанные по школьному коридору. Порывы ветра, настоянного на острых запахах прелых листьев, легко проникали сквозь мое «семисезонное» пальто до самой души и извлекали из нее мысли о бренности жизни. Я же притащил Витьку сюда, чтобы поговорить «за жизнь» не бренную, а полную надежд.
— Ну, как дальше жить будешь, Вить?
Витька сделал вид, что задумался над этой проблемой, потрясающей каждое новое поколение как до, так и после Гамлета.
У меня огромное желание, закатить ему небывалый скандал. Но скандал — это по меньшей мере дуэт, и с молчаливым Витькой его не исполнишь. Еще можно было бы надавать ему хорошенько по шее согласно педагогике Тараса Бульбы: «Я тебя породил, я тебя и убью». Витьку не я породил, но у него нет отца, и от этого у меня на Витьку особые права и обязанности. Все дело в том, что меня самого в отрочестве не били и я не приобрел личного опыта. Остаются слова. Одни из них уже порядком стерлись от частого употребления в школе, другие и вовсе на грани девальвации. Выбираю те, что повечнее.
— Витя, ты маму свою уважаешь?
— Уважаю.
— Зачем же ты ей доставляешь столько горя? Ведь из-за тебя она так извелась, постарела раньше времени.
— Я ей помогаю… Полы мою.
— В свободное от воровства время? Спасибо тебе за такие полы.
Витька не возражает. Я усаживаюсь на скамейку и постилаю ему полу своего пальто. Он в одной куртке, но с виду не мерзнет. Осторожно опускается рядом со мной. Меня и зло разбирает, и жалко этого нескладного, угрюмого паренька, и муторно на душе от своего бессилия перевернуть его с головы на ноги.