Годы в огне
Шрифт:
В пятнадцатом году Григорий Хаханьян поступил на философский факультет Московского университета. Тифлисскую гимназию он окончил с золотой медалью и потому имел право на стипендию. Но деньги в ту пору платили не очень аккуратно, родители помочь не могли, и двадцатилетний студент рубил дрова, подрабатывая грузчиком на станции, служил в Земсоюзе.
В июне 1916 года призвали под ружье студентов. Григория отправили в студенческий батальон Нижнего Новгорода, а затем в Московскую школу прапорщиков, которую он окончил в канун февральской революции.
В
В марте 1917-го оба прапорщика угодили на скамью подсудимых. Военный суд обвинил их в «разложении солдат», однако побоялся применить крайнюю меру: страна огромными шагами шла от Февраля к Октябрю.
Вскоре Хаханьян поехал с маршевым батальоном на фронт.
Дорога лежала через Петроград, и молодой коммунист со станции отправился в Смольный.
Батальон высадили в городе Городок Витебской губернии, и Григорий тотчас стал сколачивать партийную организацию, вел подпольную и открытую революционную работу. В итоге большевики склонили на свою сторону местный гарнизон и возглавили Совет депутатов.
Городской Совет делегировал Хаханьяна на 2-й съезд Советов в Питер. В ночь на двадцать пятое октября революционного прапорщика и некоторых других делегатов срочно вернули в их части. Директива гласила: задержать царские полки, идущие на Питер, распропагандировать их или, при нужде, обезоружить.
Хаханьян блестяще выполнил приказ. В Городке, на станции Дно, на полустанках железной дороги он убедил солдат разъехаться по домам.
Командование отправило опасного офицера на линию огня. Его нарочито послали в 71-й пехотный полк, чья одежда была помечена нашивками с черепами. Но «полк смерти», распропагандированный большевиками, быстро перешел на сторону революции, предварительно посадив за решетку полковника и батальонных командиров.
В июле 1918 года Хаханьяна вызвал в Москву член Высшего военного совета Республики Склянский. Прапорщик хорошо знал фамилию этого человека, носившего два года назад солдатские погоны. И хотя Хаханьяну не удалось принять участие в работе съезда Советов, он знал, что в его президиуме Склянский представлял большевистскую секцию.
Из Москвы Хаханьян уезжал с предписанием явиться в распоряжение командующего Восточным фронтом Иоакима Иоакимовича Вацетиса.
Работа в штабе армии, в разведке, ранения заняли около года жизни. Затем Хаханьяна назначили начальником оперативного отдела 5-й армии и, позже, руководителем ее политотдела.
В тяжелейшие дни марта текущего, девятнадцатого года, в пору отступления, Реввоенсовет армии счел необходимым перевести коммуниста на строевую должность. Так бывший студент стал комбригом Симбирской, впоследствии 3-й бригады 27-й стрелковой дивизии.
Теперь, в Златоусте, фронтовики встретились, как старинные знакомые, дружелюбно поглядывали друг на друга и не скрывали довольных улыбок.
— О чем тебе рассказать? — спросил Хаханьян, как
Когда-то, в пору революционных взрывов, в канун Октября, Григорий Давидович частенько выступал в «Кавказском рабочем» (кажется, так называлась газета в Тифлисе) и потому считал себя в некотором роде журналистом.
— Ну, что ж — расскажи о трофеях, — достал карандаш и бумагу Кузьма.
Комбриг покопался в большой офицерской сумке, висевшей на боку, повернулся к редактору.
— Записывай, Кузьма Лукич.
Оказалось, в Златоусте взяты немалые трофеи — восемь орудий, тридцать два пулемета, бронированный поезд, три бронеавтомобиля. В плен попали три тысячи пехотинцев и казаков. Дивизионные интенданты обнаружили на городских складах большие запасы чугуна, стали, угля, пшеницы.
— И еще пометь в книжечке, — сказал Хаханьян, возвращая бумаги в сумку, — сейчас отправляем муку тульским оружейным заводам, налаживаем выпуск холодного оружия для армии. Все записал? Тогда пойдем — перекусим что-нибудь, и — спать. Не знаю, как ты, а я еле ноги таскаю, моряк.
По дороге на кухню они завернули в горнозаводскую больницу, где теперь размещался дивизионный госпиталь. Комбриг хотел посмотреть, как лечат раненых и больных, — напряжение на фронте, понятно, сказывалось в работе санитарных частей.
Уже выходя из госпиталя, Важенин внезапно увидел рядом с машинами и повозками артиллерийского снабжения крытый фанерой грузовик «Красного Знамени». Вся редакция и типография газеты умещалась в этой совершенно расшатанной и насквозь пропыленной машине.
Старик наборщик явно обрадовался редактору: он скучал без работы. Узнав, что у Важенина есть готовые заметки, красноармеец поспешил к наборной кассе.
Кузьма, не мешкая, залез в кабину автомобиля, накрылся с головой шинелью и, забыв об обеде, тотчас заснул.
Пробудился он, когда над вершинами гор ярко светило солнце, и никак поначалу не мог понять: утро или вечер? Оказалось, что Важенин проспал без малого половину суток и теперь на дворе позднее утро пятнадцатого июля. Наборщик к этому времени успел справиться с версткой полос и даже добыл в каком-то штабе свежие номера армейской газеты. Кузьме было интересно узнать, что напечатано в «Красном стрелке» о Златоустовском сражении, — и он стал быстро просматривать страницы.
В номере за тринадцатое июля ему бросился в глаза прежде всего крупный заголовок — «Выше всякой похвалы», под которым сообщалось, что поведение красных полков Н-ской армии, атаковавших город, заслуживает самой лучшей оценки. В том же номере прочитал от строчки до строчки статью «Кровопролитные бои под Златоустом». Газета сообщала, что сражение за перевалы было крайне ожесточенное, противники часто переходили в штыковые атаки и потери белых достигли огромных цифр. Статья утверждала:
«Целиком уничтожены три полка противника, два полка потеряли две трети своего состава. Противник в беспорядке отходит вдоль железной дороги».