Голливудский мустанг

Денкер Генри

— Иди в гримерную. Я скоро зайду за тобой, и мы где-нибудь выпьем.

К этому времени они уже не вели друг с другом игру в отношении ее слабости к спиртному. Джулия отпустила Джека, кивнула и зашагала по сцене с достоинством и уверенностью великой актрисы.

— Это может сработать. И весьма неплохо. Но у нас есть проблемы, малыш!

— Какие? — с вызовом произнес Джек.

— Во-первых, Сидни. Он не одобрит изменения!

— Одобрит, когда я поговорю с ним, — уверенно сказал Джек.

—

Да? — донеслось из-за кулис.

Это был Сидни Лампрехт. Он шагнул на освещенную часть сцены. На его лице застыла гримаса ярости, взъерошенные волосы выдавали душевные муки, пережитые им, когда меняли конец спектакля.

— Негодяй, вы поклялись мне! Дали слово. «Ваша пьеса не допускает другого конца. Он понравился мне больше всего, когда я читал». Так вы сказали? А теперь, чтобы ублажить истеричную шлюху, губите пьесу? Вы негодяй!

Сидни Лампрехт бросился к Джеку; Кермит попытался вмешаться, но опоздал. Джек протянул вперед обе руки и схватил Сидни за пиджак; он сдавил грудную клетку драматурга так сильно, что тот едва не задохнулся.

Хриплым шепотом Джек пригрозил:

— Если вы будете кричать, я убью вас! Я не хочу, чтобы она разволновалась. Вы меня слышите?

Режиссер отпустил его. Ярость Джека подействовала на Сидни сильнее самих слов.

— Не приближайтесь к ней и к театру до премьеры, — прошептал Джек. — Я сделаю ваш первый хит, только исчезните.

Сидни повернулся, возмущенно поглядел на Кермита и выскользнул из театра в туманную бостонскую ночь.

Тихо, чтобы снова не разозлить Джека, Кермит сказал:

— Это обман, но блестящий обман. И он может сработать. Но как быть с ее гримом. Мы не можем пойти на то, чтобы она была не похожа на себя. Джек! Джек!

Финли понял, что Кермит умоляет его. Кермит, ветеран, человек, за плечами у которого много хитов, громкое имя на Бродвее, умолял, потому что он израсходовал все другие средства.

Джек ответил без колебаний и нерешительности, потому что он уже час назад знал, как он справится с Джулией.

— Я уменьшу свет на протяжении всего спектакля. Заставлю ее наложить грим по-новому. И затем… затем…

Джек замолк, думая о своем, стоит ли ему открывать Кермиту все.

— Джек! — умоляюще произнес Кермит, получивший за вечер свою дозу сюрпризов и потрясений.

— С начала последней сцены я буду прибавлять свет — очень медленно, едва заметно. К тому моменту, когда Джулия закончит сцену и повернется к залу, она будет ярко освещена.

— Господи, Джек! — запротестовал Кермит. — Ты погубишь ее!

— Нет, не погублю! Вы только молчите. Я не буду даже пробовать это до последнего просмотра в Нью-Йорке.

— Джек, не погубите все!

— Не беспокойтесь.

Вечером

в пятницу новый конец получился неважным из-за того, что молодой человек плохо знал свои слова. Но в субботу утром финал удался. Больше всего Джулия любила играть в субботу вечером. В это представление она вложила весь свой талант и сорвала шквал аплодисментов. В зале впервые зазвучали крики «браво».

Так прошли три первых прогона в Нью-Йорке. Спонсоров теперь волновало только освещение. Один из них сказал:

— Кажется, что по такой темной сцене не пройти без собаки-поводыря.

Джек проявил твердость; они обвинили его в излишнем самомнении, упрямстве. Но он стоял на своем.

Вечером, в среду, во время последнего прогона, Кермит ждал в конце зала, пока Джек давал осветителю новые указания. Они досмотрели спектакль до последней сцены. Свет начал усиливаться так медленно, что Кермит заметил это лишь в середине сцены. Поняв, что происходит, он почти перестал дышать до того момента, когда Джулия повернулась лицом к публике.

Ярко освещенная Джулия повернулась к залу своим расплывшимся, опухшим, стареющим лицом. С момента начала сцены она, казалось, постарела на двадцать лет.

Переведя дыхание, Кермит сказал:

— Вы не можете обойтись с ней так!

— Я уже сделал это, — очень твердо сказал Джек. — И если вы попытаетесь мне помешать, я выброшу вас из театра, как Сидни! Понятно, Кермит?

На этом дискуссия закончилась. К счастью, Джулия так сосредоточилась на последней сцене, что не заметила изменения в освещении.

Премьера состоялась вечером следующего дня. Джулия была напряженной, слегка пьяной, но уверенной в успехе — впервые со дня ознакомления с пьесой. Наконец концовка спектакля стала такой, какой ее хотела видеть актриса.

В зале находилась избранная публика: Любой спектакль с участием Джулии Уэст был событием. Тем более сейчас, когда актриса возвращалась на сцену после длительной болезни. Даже театральные снобы, недолюбливавшие Бродвей, поддались обаянию Джулии, прониклись ее игрой; они смеялись и затаивали дыхание, когда она хотела этого.

Для публики не существовали ни другие актеры, ни автор, ни режиссер. Только Джулия Уэст.

Во время последней сцены, которую она играла, стоя спиной к зрителям, зал следил за малейшим движением ее правой руки, касавшейся подоконника. Когда юноша ушел и Джулия медленно повернулась, зал ахнул. Опустился занавес, и Джек услышал самые громкие аплодисменты, какие ему доводилось слышать в театре. Раздались крики «Браво!». Джулию вызывали на сцену одиннадцать раз.

Джек отправился за кулисы, чтобы поздравить актрису; Одри остановила его и горячо расцеловала: