Голодные игры от лица Пита Мелларка
Шрифт:
Солнце уже показалось из-за горизонта, когда мы, валясь с ног от усталости, возвращаемся на двенадцатый этаж Тренировочного центра. Я надеюсь, что теперь у меня будет время перекинуться словечком с Китнисс, но Хеймитч отправляет меня вместе с Порцией сделать какие-то приготовления для интервью.
— Почему мы не можем поговорить? — спрашиваю я.
Порция пожимает плечами.
***
У меня пять минут, чтобы съесть тарелку мясного рагу, потом приходит группа подготовки. Я только успеваю сказать: «Зрители были от вас в восторге!» — и следующие
Интервью будет проходить тут же рядом, в холле. Там освободили место, поставили диванчик и окружили его вазами с розовыми и красными розами. Вокруг только несколько камер и никаких зрителей.
Я выхожу и вижу Китнисс в белом легком платье и отвожу её в сторону:
— Я почти тебя не вижу. Хеймитч ни в какую не хочет подпускать нас друг к другу.
— Да, в последнее время он стал очень ответственным.
— Что ж, еще немного, и мы поедем домой. Там он не сможет следить за нами все время.
Мы усаживаемся, и Цезарь говорит:
— Не стесняйся, прижмись к нему ближе, если хочешь, вы очень мило смотритесь вместе.
Она снова забрасывает ноги на диван, и я притягиваю её к себе.
Кто-то считает: «10, 9, 8… 3, 2, 1», и вот мы в эфире.
========== Глава 12. ==========
Вся страна смотрит сейчас на нас. Цезарь Фликермен, как всегда, великолепен: дурачится, шутит, замирает от восторга. Еще на первом интервью мы легко нашли контакт друг с другом, так что поначалу мы беседуем как старые приятели.
Но постепенно вопросы становятся серьезнее и требуют более полных ответов.
— Пит, ты уже говорил в пещере, что влюбился в Китнисс, когда тебе было… пять лет?
— Да, с того самого момента, как я ее увидел.
— А ты, Китнисс, сколько времени потребовалось тебе? Когда ты впервые поняла, что любишь Пита?
— Э-э, трудно сказать…
Она улыбается и смотрит на свои руки.
— Что до меня, я точно знаю, когда меня осенило. В тот самый момент, когда ты, сидя на дереве, закричала его имя.
— Да, думаю, тогда это и случилось. Просто… Честно говоря, до этого я старалась не думать о своих чувствах. Я бы только запуталась, и мне стало бы гораздо тяжелее, если бы я поняла это раньше… Но тогда, на дереве, все изменилось.
— Как думаешь, почему это произошло? — спрашивает Цезарь.
— Возможно… потому что тогда… у меня впервые появилась надежда, что я его не потеряю, что он будет со мной.
Цезарь достает из кармана носовой платок и какое-то время будто бы не способен говорить, так он растроган. Я прижимаю лоб к её виску:
— Теперь я всегда буду с тобой, и что ты станешь делать?
Она смотрит мне в глаза:
— Найду такое место, где ты будешь в полной безопасности.
И когда я ее целуею, по залу проносится вздох.
Отсюда разговор естественным образом переходит к тем опасностям, которые нас поджидали на арене: огненным шарам, осам-убийцам, переродкам, ранам. И тут Цезарь спрашивает меня,
— Новая нога? — кричит Китнисс, совсем забыв про камеры, и задирает штанину на моих брюках. — О нет!
Вместо живой кожи она увидела сложное устройство из металла и пластика.
— Тебе не сказали? — негромко спрашивает Цезарь.
Она качает головой.
— У меня еще не было времени. — я пожимаю плечами.
— Это я виновата. Потому что наложила жгут.
— Да, ты виновата, что я остался жив.
— Это правда, — говорит Цезарь. — Если бы не ты, он бы истек кровью.
В её глазах стоят слезы, и она прячет лицо на моей груди, чтобы не расплакаться перед всей страной. Пару минут Цезарю приходится уговаривать её повернуться обратно к камерам. После этого он еще долго не задает ей вопросов, давая прийти в себя. До тех пор пока речь не заходит о ягодах.
— Китнисс, я понимаю, что тебе тяжело, но я все-таки должен спросить. Когда ты вытащила ягоды… о чем ты думала в тот момент?
Она отвечает едва слышно: — Я не знаю… я просто… не могла себе представить, как буду жить без него,
— Пит? Хочешь что-нибудь добавить?
— Нет. Я могу только повторить то же самое.
Цезарь прощается с телезрителями, и камеры выключают. Слышны смех и слезы, поздравления.
Я возвращаюсь в свою комнату, чтобы собраться к отъезду, но из вещей у меня ничего нет. Нас везут по улицам Капитолия в машине с затемненными окнами. На станции уже стоит поезд. Мы наскоро прощаемся с Цинной и Порцией; через несколько месяцев нам предстоит встретиться снова: мы вместе будем совершать тур победителей по всем дистриктам. Так Капитолий напоминает народу, что Голодные игры по-настоящему никогда не заканчиваются. Нам выдадут кучу никому не нужных почетных значков, и все будут притворяться, как нас любят.
Поезд трогается, мы погружаемся в темноту туннеля, затем выныриваем на свет. Впервые со времени Жатвы я дышу воздухом свободы. Эффи сопровождает нас обратно, Хеймитч, разумеется, тоже. Мы плотно обедаем и молча смотрим по телевизору повтор интервью. Теперь, когда Капитолий с каждой секундой становится все дальше и дальше, я снова начинаю думать о доме. Что будет с нами? Как мы станем жить? Китнисс превратилась в саму себя. Китнисс Эвердин. Девчонку из Шлака, которая охотится в лесах и продает добычу в Котле. Я долго смотрю на неё и замечаю, что её взгляд стал холодным. Всё меняется.
Поезд останавливается на дозаправку, и нам с Китнисс разрешают прогуляться по свежему воздуху. Охранять нас уже незачем. Мы идем, взявшись за руки, вдоль линии. Молча. Теперь, когда за нами никто не наблюдает, она молчит. Я останавливаюсь, чтобы нарвать ей цветов. Она сделала вид будто рада им. Да что с тобой такое?
Гейл. Внутри все холодеет при мысли о нём. Почему? Я не могу в этом толком разобраться, но у меня такое чувство, будто меня обманывыли. До сих пор меня это не слишком заботило: Игры отбирали все силы. Дома Игр не будет.