Голодные игры от лица Пита Мелларка

Скарина Анастасия

— Парень, будь собой.

Я чувствую, как по спине бегут мурашки, а сам смеюсь, будто Хеймитч рассказывает что-то очень веселое:

— Что происходит?

Хеймитч отступает и поправляет бабочку у меня на шее.

— Ты всё поймешь.

Эти слова могут относиться к чему угодно.

Воздух здесь внизу сырой и затхлый. Мне трудно дышать. Кожа покрывается холодным, липким потом. Я боюсь, что сцена сейчас обрушится и погребет меня под обломками.

На арене и то было лучше. Там меня бы убили, и дело с концом.

Грохочет гимн. Цезарь Фликермен приветствует зрителей. Знает ли он, как много сейчас зависит

от каждого слова? Скорее всего, да. И он захочет нам помочь. Толпа разражается аплодисментами, когда объявляют группу подготовки. Представляю, как они сейчас скачут по сцене и по-дурацки кланяются. Беззаботные и глупые. Они точно ни о чем не подозревают. Следующая очередь Эффи. Как долго она ждала этого момента. Надеюсь, она сможет им насладиться. Пусть голова у Эффи забита всякой чушью, в интуиции ей не откажешь. Думаю, она, по крайней мере, догадывается, что у нас неприятности. Порцию и Цинну встречают овациями: они были великолепны, несмотря на то что мы — их первые подопечные. Потом появляется Хеймитч, и эмоции толпы перехлестывают через край. Крики, аплодисменты и топот ног не прекращаются минут пять. Еще бы! Хеймитчу удалось то, чего не удавалось никому прежде: вытащить не одного своего трибута, а обоих. Прямо сейчас. Пластина начинает поднимать меня наверх.

Море света. Рев толпы, от которого вибрирует металл под ногами. Сбоку от меня — Китнисс. Она такая здоровая и красивая что я едва узнаю её. Только улыбка и глаза ничуть не изменились: здесь, в Капитолии, она точно такая же, как и у ручья. Я делаю пару шагов и она бросается мне на шею. Я покачнулся и едва удержался на ногах. Мы так и стоим, обнявшись, пока зрители безумствуют, и я целую её.

Минут через десять Цезарь Фликермен похлопывает меня по плечу, желая продолжить шоу, а я, не оборачиваясь, отмахиваюсь от него как от назойливой мухи. Публика стоит на ушах, я делаю как раз то, что ей нужно.

Наконец Хеймитч нас разнимает и с благожелательной улыбкой подталкивает к трону. Обычно это узкое разукрашенное кресло, сидя на котором победитель смотрит фильм с наиболее яркими моментами Игр. Поскольку в этот раз нас двое, распорядители позаботились о роскошном бархатном диване, точнее диванчике; отце назвал бы его уголком влюбленных, так как на нем могут уместиться только двое. Китнисс садится так близко ко мне, что практически оказывается у меня на коленях. Она снимает сандалии, забрасывает ноги на диван и склоняет голову на мое плечо. Я сразу же обнимаю её одной рукой, как в пещере, когда мы жались друг к другу, чтобы согреться. Моя рубашка сшита из такой же желтой ткани, что и платье Китнисс.

Цезарь Фликермен отпускает еще пару шуточек, и начинается основная часть программы — фильм. Он будет идти ровно три часа, и его посмотрят во всем Панеме. Свет тускнеет, на экране появляется герб. Внезапно я понимаю, что не готов к этому. Я не хочу видеть смерть двадцати двух своих соперников и собратьев по несчастью. Я и так видел слишком много. Сердце бешено колотится в груди, мне хочется сорваться и убежать. Как выдерживали прежние победители, да еще в одиночку? Я вспоминаю прошлые годы… Пока идет фильм, в углу экрана время от времени показывают победителя, как он реагирует на увиденное. Некоторые ликуют, торжествующе вскидывают руки, бьют себя кулаками в грудь. Большинство выглядят отрешенными. Что до меня, то я остаюсь на месте только благодаря ей, и лишь сильнее

сжимаю её ладонь.

Уместить несколько недель Игр в трехчасовую программу — задача не из легких, особенно если учесть количество камер, одновременно работавших на арене. Поэтому волей-неволей телевизионщикам приходится выбирать, какую историю они хотят показать. Сегодня это история любви. Конечно, мы с Китнисс победители, и все же с самого начала фильма нам уделяют слишком много внимания. Но я рад, так как меньше времени останется для смакования убийств.

Первые полчаса посвящены событиям перед Играми: Жатве, выезду на колесницах, тренировкам и интервью. Показ сопровождается бодрой музыкой, и от этого жутко вдвойне: почти все, кто на экране, сейчас мертвы.

Потом — арена. Кровавая бойня у Рога во всех ее ужасающих подробностях. Дальше в основном показывают меня и Китнисс, чередуя наши злоключения со сценами гибели других трибутов. Главный герой, безусловно я. Наша романтическая история полностью моя заслуга. Теперь она видит то, что видели зрители: как я сбивал профи с её следа, не спал всю ночь под деревом с осиным гнездом, дрался с Катоном и даже, когда лежал раненый в грязи, шептал в бреду её имя. Китнисс пережила больше: увертывается от огненных шаров, сбрасывает гнезда, взрывает запасы профи (значит мне не показалсь и я слышал взрыв) — до тех пор пока не теряет Руту. Ее смерть показывают подробно: удар копья, стрела Китнисс, пронзившая горло убийцы, последний вздох Руты. И песня. От первой до последней ноты. Она опустошена.

Ту часть, когда она осыпает Руту цветами, пропускают. Так и должно быть. Даже это пахнет своеволием.

Китнисс снова на экране, когда объявляют новое правило Игр: в живых могут остаться двое. Она кричит мое имя и зажимает руками рот. Я сжимаю её ладонь крепче. Она думала обо мне. Если до сих пор она казалась безразличной ко мне, то теперь наверстывает сполна: находит меня, ухаживает за мной, идет на пир, чтобы добыть лекарство. И целует меня по каждому поводу.

Переродки. Смерть Катона. Это, наверное, самое кошмарное, что было на арене.

Наконец, решающий момент: наша попытка самоубийства. Зрители шикают друг на друга, чтобы ничего не упустить.

Я благодарен создателям фильма за то, что они заканчивают его не победными фанфарами, а сценой в планолете, когда Китнисс бьется в стеклянную дверь и кричит моё имя. Сейчас я еле сдерживаю слез. Она любит меня. По-настоящему.

Снова играет гимн, и мы встаем. На сцену выходит сам президент Сноу, следом за ним маленькая девочка несет на подушке корону. Корона только одна; толпа недоумевает — на чью голову он ее возложит? — но президент берет ее и, повернув, разделяет на две половинки. Одну он с улыбкой надевает на мою голову. Повернувшись к Китнисс, Сноу все еще улыбается, но колючий взгляд прожигает её. Взгляд змеи.

Бесконечные поклоны и овации. Рука уже чуть не отваливается от приветственных взмахов толпе, когда Цезарь Фликермен наконец прощается со зрителями и приглашает их завтра смотреть заключительные интервью. Как будто у них есть выбор.

На очереди праздничный банкет в президентском дворце. Правда, нам поесть почти не удается: капитолийские чиновники, и особенно щедрые спонсоры, отталкивают друг друга локтями, чтобы с нами сфотографироваться. Мелькают сияющие лица. Все пьют и веселятся. Весь вечер не отпускаю руку Китнисс.