Голодные игры от лица Пита Мелларка

Скарина Анастасия

Глухой удар. Хриплый выдох. Вопли переродков. Мы жмемся друг к другу в ожидании выстрела из пушки, в ожидании конца Игр и нашего избавления. Ничего подобного не происходит. Это еще не все. Голодные игры достигли своей кульминации, и зрители должны насладиться ею сполна.

Я не смотрю вниз, но дикий рык, крики и стоны, звериные и человеческие вперемежку, говорят о том, что Катон сражается со стаей. Почему он до сих пор жив? Почему его не разорвали сразу же? Ну конечно! На нем ведь кольчуга, она защищает почти все тело. Эта ночь может стать очень длинной. У Катона,

вероятно, в одежде был спрятан нож или кинжал. Время от времени раздаются предсмертные вопли переродков и звон, когда клинок ударяется о золотой Рог. Место битвы медленно смещается. Очевидно, Катон пытается совершить единственный маневр, способный спасти ему жизнь: пробраться к хвосту Рога и снова присоединиться к нам. Но как бы ни был Катон тренирован и ловок, в конце концов он просто выбивается из сил.

He знаю, сколько времени длился бой, наверно, не меньше часа, потом Катон падает, и мы слышим, как переродки тащат его, тащат внутрь Рога. Теперь-то они его прикончат, думаю я. Пушка по-прежнему молчит.

Наступает ночь и играет гимн, а на небе так и не показывают фотографию Катона. Снизу сквозь металл слышатся слабые стоны. Ледяной ветер, свободно гуляющий по открытой площадке, убедительно напоминает, что Игры еще не закончились и закончатся неизвестно когда и чьей победой.

Кровотечение из раны ничуть не уменьшилось. Наши рюкзаки с вещами остались у озера, не было времени о них думать, когда мы бежали от переродков. Нет бинтов, нет ничего, чем можно остановить поток крови. И без того трясясь от холода на злом ветру, Китнисс срывает куртку, быстро стягивает рубашку и снова влезает в куртку. Пока она это делает, я замечаю как начинают стучать её зубы.

Она заставляет меня лечь и осматривает рану. Теплая скользкая кровь струится по пальцам. Обычная повязка тут ничем не поможет. Отрезает от рубашки рукав, дважды обматывает его вокруг голени чуть ниже колена и делает петлю. Вместо палки использует последнюю стрелу: вставляет ее в петлю и туго закручивает. Жгут — вещь опасная: я могу потерять ногу. Но без жгута я потеряю жизнь, так что выбирать не приходится. Остатками рубашки обматывает саму рану. Потом ложится рядом со мной.

— Не спи, — говорит она.

Не знаю почему, она боются, что если я засну, то уже не проснусь.

— Ты замерзла? — спрашиваю я.

Я расстегиваю куртку и, когда она прижимается ко мне, застегиваю ее снова. Ночь только начинается. Температура будет падать.

Уже сейчас я чувствую, как Рог, горячий как огонь, когда я по нему взбирался, постепенно превращается в лед.

— Знаешь, Катон может победить, — шепчет мне Китнисс.

— Не выдумывай, — отвечаю я, натягивая ей на голову капюшон.

Я дрожу еще больше, чем она. Сказывается потеря крови. Может это и есть конец?

Следующие часы становятся самыми худшими в моей жизни, а это, как вы понимаете, кое-что значит. Холод мучителен, но это еще полбеды. Настоящий кошмар — слышать Катона, пока твари измываются над ним: его крики, мольбы и наконец лишь слабые жалобные стоны. Мне уже вce равно, кто он и что делал, я только хочу, чтобы его страдания закончились.

—

Почему они его просто не убьют? — говорит мне Китнисс.

— Ты знаешь почему, — отвечаю я, сильнее прижимая ее к себе. Мне кажется если я отпущу её, то отключусь. Она заставляет меня не сдаваться, а перед глазами всё предательски плывет.

Этому нет конца. Постепенно у меня не остается ни воспоминаний, ни надежд на завтрашний день. Только настоящее, которое будет всегда таким, как есть. Только холод, и страх, и жалобные стоны умирающего внизу парня.

Время от времени я начинаю засыпать, Китнисс кричит моё имя, и с каждым разом её голос все громче и отчаяннее. А мне все труднее открыть глаза и услышать её. Я борюсь ради неё. Мне трудно: ведь сон, беспамятство — это тоже избавление. Я не могу позволить себе уйти.

Только едва заметное движение луны в небе указывает на то, что время не застыло навечно. Я стараюсь убедить Китнисс, что утро уже не за горами.

Но вот наконец я шепчу «Встает солнце». Она открывает глаза и видно, как звезды блекнут в мутном предутреннем свете. Я ощущаю свою слабость и понимаю, как мало мне осталось.

Пушка молчит. Прижимаю ухо к металлу и слышу слабые стоны.

— Кажется, сейчас он не так глубоко внутри. Может, у тебя получится его застрелить? — спрашиваю я.

Если Катон лежит близко к жерлу, то, пожалуй, она смогла бы.

— Последняя стрела в жгуте, — говорит Китнисс.

— Значит, вытащи ее.

Я расстегиваю куртку. Китнисс вытаскивает стрелу и, как может, окоченевшими пальцами снова затягивает жгут.

Китнисс подползает к краю Рога и перегибается через край; сзади её держу я.

Когда она выпускает стрелу в него, — Попала? — шепотом спрашиваю я. Ответом служит выстрел из пушки.

— Выходит, мы победили, Китнисс, — произношу я бесцветным голосом.

— Да здравствуем мы, — отвечает Китнисс без всякой радости.

В площадке открывается отверстие, оставшиеся переродки как по команде подбегают к нему и запрыгивают внутрь; земля срастается вновь.

Мы ждем, что за телом Катона прилетит планолет, ждем победного рева труб, но ничего не происходит.

— Эй! — кричу я в небо. — В чем дело?

В ответ — только щебет просыпающихся птиц.

— Может, нам уйти дальше от тела? — говорит она.

Я пытаюсь вспомнить прошлые Игры. Должны ли были победители уходить от своей последней жертвы? В голове у меня все перепуталось, и я ни в чем не уверен, но какая еще может быть причина для задержки?

— Ты дойдешь до озера? — спрашивает она.

— Попробую. — будто у нас есть выбор.

Мы медленно спускаемся по Рогу вниз и обессиленно падаем на землю. Руки и ноги одеревенели. Кое-как мы добираемся до озера.

Сойка-пересмешница издает протяжный тихий свист, и слезы облегчения текут по моему лицу, когда появляется планолет и забирает тело Катона. Сейчас прилетят за нами. Скоро мы поедем домой.

И снова ничего.

— Чего им еще нужно? — произношу я слабым голосом.

От ходьбы у меня снова открылась рана.

— Не знаю.