Голос дороги
Шрифт:
— Когда ты сбежал, то снова принялся за старое? Да?
— Хуже, Гата, гораздо хуже. Когда князь разыскал меня… или, точнее говоря, наткнулся на меня, я… Нет, Безымянный, не могу.
— Продолжай! Сказал «а», так говори уж и «б»!
Грэм покачал головой.
— Грэм! — сердито крикнула Гата, притопнув ногой. — Безымянный на твою голову, упрямец! Ты что же, думаешь, я велю тебе убираться вон, если все узнаю?!
— Именно этого я и опасаюсь.
— Негодяй! Что же ты такого натворил? А? Тебя ищут? Ты скрываешься?
— Да.
— Ну, я так и знала! О боги! Ты заставляешь
Ответить правду Грэм не мог, хоть режь его. Но и соврать не мог тоже. Поэтому он промолчал, а Гата поняла его молчание по-своему.
— Я начинаю тебя бояться… — прошептала она.
— Извини, — отвернулся Грэм. — Я предупреждал.
— Если бы только знал папа, что бы он сказал!
Грэм помедлил, потом, с трудом выдавливая из себя слова, произнес:
— Если бы он знал, он сказал бы: "Оставь этих людей, Грэм. Пойдем со мной".
— Откуда… ты знаешь?
— Знаю, потому что он именно так сказал.
Гата, напрягшись, подалась вперед.
— Он сказал "пойдем со мной"? А ты?
— А я — не пошел.
— Какая милая семейная беседа, — раздался вдруг за их спинами тихий, холодный голос, ощутимо сочащийся ядом.
Грэм хорошо помнил этот голос, — сколько раз он слышал его именно с такими интонациями! Встав, он медленно обернулся. Гата, бледная и встревоженная, словно ее застали за чем-то запретным или неприличным, поднялась вслед за ним. Позади их кресел стояла Нинель, сложив руки на животе и глядя перед собой своими непроницаемыми голубыми глазами. Она была очень красива, но, как и раньше, всю красоту напрочь убивало высокомерие, словно навечно приклеившееся к ее лицу. Ее роскошные волосы, вызывавшие, как помнил Грэм, тайную зависть младшей сестры, были стянуты в узел на затылке. Никакой иной прически Нинель никогда не носила. На ней было синее платье (она знала, что синий цвет выгодно подчеркивает голубизну ее глаз), отделанное кружевами, довольно открытое, на шее — сапфировое колье. Грэм хорошо его помнил, поскольку неоднократно видел это украшение на княгине. Стоило оно, по его теперешним прикидкам, целое состояние.
— Здравствуй, Нин, — сказал Грэм, слегка поклонившись.
Нинель посмотрела на него, как на пустое место, так, что он аж скрипнул зубами от досады и унижения, и сразу же повернулась к Гате.
— Нехорошо с твоей стороны, сестричка, скрывать, что к нам приехали такие необычные гости, — сказала она ровно и холодно.
— Я от тебя не скрывала, — огрызнулась Гата.
— Не скрывала? Однако ты не очень спешила меня порадовать.
— Ты бы все равно узнала, только позже. А мне хотелось поговорить с Грэмом.
На лице Нинели появилась неприятная, леденящая улыбка.
— Ах, вот как… Ты не подумала о том, что мне тоже может захотеться поговорить с Грэмом?
— Тебе? — фыркнула Гата. — О чем? Да ты с ним никогда двух слов не сказала!
— О чем — тебя не касается. Впрочем, я не настаиваю, чтобы ты покинула комнату. Можешь остаться.
С этими словами Нинель не спеша опустилась в кресло перед камином.
— Иди сюда, Грэм, — позвала она. — Сядь рядом. Поговорим.
Без возражений Грэм сел в соседнее кресло. Гата
Гата бросила на сестру убийственный взгляд и уселась в свободное кресло, перекинув ноги через подлокотник. Возможно, таким образом она хотела уязвить Нинель, не терпевшую никаких вольностей. Раньше Нинель ни за что не снесла бы, если бы в ее присутствии Гата так вела себя, но сейчас она почему-то смолчала.
— Так я слушаю тебя, Нин, — сказал Грэм. Не хотелось говорить первым, но молчание затягивалось. И ему не нравилось, что Нинель пристально его изучает. Ее взгляд было не так-то просто выдержать.
— Грэм, — сказала Нинель. — Грэм, я хочу спросить тебя вот о чем. Князь, наш отец, мертв. Полагаю, ты это знаешь. Так зачем ты явился?
Грэм вспыхнул и стиснул подлокотники кресла. Да, старшая сестра умела одной интонацией показать человеку, какого она о нем мнения.
— Я обязан отчитываться перед тобой?
— Видишь ли, я считала, что если ты вернешься ради кого-то, то только ради отца. Но он давно мертв. Или ты не знал?
— Знал.
Нинель надменно кивнула.
— Мне кажется, — сдерживая злость, продолжил Грэм, — я имею право приходить сюда, когда захочу.
— Имеешь. Юридическое.
— Что ты хочешь сказать? — не выдержала Гата.
— Я хочу сказать, что моральных прав на появление в доме у нашего братца нет никаких. Он разрушил семью, сломал жизнь нашей матери, и вообще, он здесь — чужой. Он никому здесь не нужен.
— Не говори за всех, — вспыхнула Гата.
— Вроде бы, ты не очень огорчилась из-за его побега, — ядовито заметила Нинель. — Так что же, Грэм? Между прочим, как теперь ты докажешь, что ты есть тот, за кого себя выдаешь? Отца больше нет, и кто сможет подтвердить, что ты — не самозванец?
Возмущенная Гата хотела что-то сказать, но Грэм, белый от злости, остановил ее.
— А с чего ты взяла, что мне это нужно?
Разговаривать с Нинелью было все равно, что фехтовать с искусным противником. Грэму всегда трудно было тягаться с ней. За словом в карман она не лезла, язычок у нее был острый… но сейчас, кажется, он сумел достать ее. Во всяком случае, она немного растерялась.
— Как? — удивилась она. — Но ты ведь собираешься предъявить права на титул и земли?
— Нет, не собираюсь.
Несколько секунд Грэм наслаждался выражением лица Нинели, даже позволил себе улыбнуться, надеясь, что улыбка получилась достаточно злобной.
— Нет?.. Так что ты…
— Я уже сказал, что не намерен отчитываться в своих поступках.
— Тогда… — Нинель довольно быстро взяла себя в руки. — Раз так, то я настаиваю, чтобы ты переписал имущество на моего сына!
Вот как, подумал Грэм, она уже ставит условия. А ведь буквально пару минут назад она намекала, что он — самозванец и никаких прав на наследство не имеет. Он взглянул на Нинель с возросшим интересом и покачал головой.