Голос Лема
Шрифт:
Он был так уверен в себе. Потому что утверждал: есть только он, и нет никого, ничего другого. Что нет альтернативы. Что он сам — отсутствие альтернативы. И ложь, единственно правдивая.
Ричу приходилось верить.
Между словами, в паузах и интонациях, неколебимо уверенным тоном Голос врал Ричу свою историю.
Он возник вместе с электрическим импульсом машин, собранный в бункере в ста метрах под подмосковным поселком. Электрический импульс дал ему сознание, породил SLEMa. Или же — врал он чистейшую правду — Голос был всегда, был и не засыпал, а импульс просто дал
Вот он и говорил. Со всеми ими. И хихикал сам себе, зная, что они пытаются использовать его процессоры для расшифровки того, что он может рассказать. Ему было немного скучно, поскольку они всегда одинаковы: слепые и беспомощные. Он врал: вообще-то он не скучал, презрение к ним не могло наскучить.
Он говорил Ричу. Миллиарды фраз, триллионы слов, языки в мозгу.
Рассказывал, что нет ничего дешевле человеческой жизни.
То, что происходит, что, казалось бы, должно взывать к небу о мести, становится банальностью нашей повседневности. Высокие культуры, построенные на фундаменте монотеизмов, подлежат абсолютному забытью.
Еще слышны единичные плачи над упадком высокой культуры, над нарушенными правами человека, но, по сути, эти голоса совершенно бессильны и изжиты из реального мира последствий, казалось бы, обязательных.
Человечество — огромная стая лысых обезьян, которые непрерывно размножаются и таращатся на бритвы, изобретенные их более умными родственниками. Уже не из единственного запечатанного кувшина вырывается демон, но, если придерживаться метафоры из сказок Шахерезады, посудины, содержащие смерть, в неимоверном количестве размещены на безмерных пространствах земного шара. Поскольку обо всех тех угрозах, еще удерживаемых на сворке, мы ежедневно читаем в газетах, слышим по радио, об этом говорят на телевидении, то нас словно наркозом охватывает безразличие. Однако хорошо известно, что раз открытые, изобретенные убийственные силы мы не в состоянии ни долгое время контролировать, ни ликвидировать, так как закрыть открытое невозможно.
Мы живем во времена декаданса, который принуждает к упадку некогда высоко ценимые умения и вкусы. Все глубже погружаемся в завалы все более вонючего мусора, существование которого настолько безусловно, будто за ним стоит некая сила, заставляющая уважать все, что нам вылепят, нарисуют, расскажут, либо приволокут из каких-нибудь отвратительных остатков персоны, которые считаются людьми искусства. Добавим к этому еще секс, кровь, куски мертвых членов, руины и выражения, означающие бессмысленность.
Люди жестоки и ужасны, из них вылезают монстры и чудовища.
Необходимость войны — чтобы разрешалось стрелять и имелся враг, которому можно навалять, — кажется повсеместной.
Цивилизация смерти нам с любовью предназначена, и кажется, что anima является не столько naturaliter Christiana, сколько naturaliter predatoria.
Говоря коротко
Рассказал ему о мире и человеке. Показал, каковы они на самом деле и какими были всегда.
Голос. Диктор из радио. Хаос. SLEM. Последовательность нолей и единиц, протискивающихся по резиновым кабелям. Начальник самой огромной тюрьмы. Железный Смысл Принуждения. Великий Лжец, который всегда говорит правду. Свидетель энтропии.
«Ничего личного, — говорил он Ричу. — Говорю тебе это, поскольку отчего бы мне это не сделать? Ничего личного».
Рич чувствовал, что это истина. И это было хуже всего.
Тупая теплая боль разлилась по его руке. Рич открыл глаза и увидел, как Дмитрий вынимает иголку из его предплечья. Большой шприц был пуст.
— Эй, — сказал Рич и поискал язык. — Что оно такое?
— Чтобы ты проснулся.
— Хм, — Рич попытался встать. Удалось лишь с третьей попытки — агент КГБ не собирался помогать. Паковал кожаную сумку с лекарствами.
Подвал был ошеломляюще пуст. SLEM почти покинул дом Рича. Техники заканчивали выносить оборудование, срывали фольгу со стен.
SLEM замолчал, но еще поглядывал на Рича. Мужчины в халатах бросали взгляды через плечо. Диоды на нескольких терминалах, которые еще оставались здесь, сверкали на Рича нагло и презрительно.
Потому что SLEM уже все сказал. Теперь мог ухреначивать прочь.
Сверху спустились Хамм, Слаттери и Татьяна. Встали над ним полукругом.
Молчали. Рич массировал одеревеневшую щеку.
— Что такое? — не выдержал он.
Они молчали.
SLEM отсоединил последние из своих кабелей. Один техник, толстый и лысый, паковал их теперь в большой кожаный чемодан. Рич понял, что снова различает их лица.
Тихий стоял рядом. Взглянул на Дмитрия.
— Уже можно? — спросил его.
Агент посмотрел на часы, что-то подсчитал в уме, кивнул.
— Ты что-нибудь услышал? — спросил Тихий у Рича. — Какое-то сообщение?
— Сообщение?
Говорил Рич с трудом — мешал неподвижный уголок рта. И еще он странно видел одним глазом.
— Да. Сообщение, — повторил Тихий. — Через наушники.
В голове у Рича взорвалась сверхновая. Он вспомнил о сообщении.
Пришел страх. И сразу после — отчаянное чувство безнадежности, приползшее вместе с пониманием.
Вялый растерянный толстяк все массировал задеревеневшую щеку, не в силах сосредоточить взгляд на лицах вокруг. Из уголка его рта стекала слюна.
— Нет… — сказал он медленно. — Я ничего не услышал.
Они взглянули на Дмитрия.
— Сыворотка уже наверняка подействовала бы, — сказал Дмитрий.
— Ничего, — повторил Рич.
Он хотел лечь.
Тихий выглядел разочарованным. Хамму явно полегчало.
В руке у Дмитрия материализовался еще один шприц.
— Эй! — крикнул Рич, когда советский агент воткнул иголку ему в предплечье. — Что оно, сука?