Голоса возрожденных
Шрифт:
Кроме змеи, плодотворица припомнила еще и символ рихта румальерских пустошей. Того самого, что был первым избранником кровожадной Алитиеры и от которого продолжился род Яснооких. Этот символ в виде двух смыкающихся дуг, украшенных красными камнями, говорил о единстве степных варваров, пришедших однажды на поклон к великой завоевательнице. Тогда Гербус Ясноокий еще не был рихтом, он носил звание великого букту-игно – правителя кочевых племен. Но после того как варварские взгляды властвующих сошлись, их скорый союз воспылал огнем страстной любви на фоне кровопролитных порабощений неугодных королевств. Символы смешались,
Все бы ничего, но что означал меч обвитый змеиными кольцами? Он выпадал из общей картины, ибо был не узнан ею. Глубокий вдох окончательно лишил Бирвингию сил. В совокупности с упадком ее голова начала кружиться, смазывая реальность в поток из мутных красок. Зеленые, черные, белые пятна плыли и громоздились вокруг, шум в ушах напоминал рой пчел, кружащий над головой. Непослушное тело онемело, и плодотворица выронила брошь из рук, склонившись над лужицей чистой воды. Реальность плыла, будто она была раскрученной юлой, и на фоне всего этого послышались чьи-то шаги.
– «О великая кэра! – взмолилась про себя старуха. – Брошь, мне нужно проглотить брошь, пока ее у меня не отняли».
Руки судорожно закопошились в участке ближайшего мха.
– Да где же ты, – прошептала она.
Но только старуха успела коснуться чего-то наощупь похожего, как чья-то нога, ступив на ее спину, прижала плоть к земле.
– Не шевелись, кэрунская сука, – выдавил неизвестный. – А то твоя башка лопнет на этом же камне.
Бирвингия замерла от подступившей боли, пытаясь усмирить свое частое дыхание, когда сердце колотилось вовсю.
– Кто ты? – вопросила она. – Мне больно.
Жалостливая немощность старухи нисколько не трогала чувства неизвестного. Он смеялся, сплевывая слюни прямо на ее спину. А потом голова пленницы стала настолько тяжелой, что плюхнулась без сил в неглубокую лужу, и в рот проникла вода. Дышать было нечем, и старуха начала захлебываться, шевеля руками в попытках обрести свободу. Неизвестный не отпускал, его обнаженные ступни казались гигантскими, а помыслы самыми ужасными.
– Сейчас я отпущу тебя, – сказал он. – И ты пожрешь. Твоя еда – вчерашняя тухлятина, ребуз в стадии разложения. Ты поняла?
Конечно же, ответить Бирвингия не могла, она почти захлебнулась. И тогда неизвестный убрал ногу, дав ее телу возможность подняться.
Вода, студеная, колючая, сняла помутнение как рукой, и взгляд старухи прояснился. Она дышала так, как будто пробежала без остановки не одну версту, смотря на ублюдка, посмевшего свершить такое. То был Гессар, пялящийся на нее с такой брезгливостью, как будто перед ним стояла чумазая свинья.
– Будешь жрать мох, – сказал он. – Посажу на цепь.
– Но у меня не было еды, – пропищала старуха. – Я ела все, до чего могла дотянуться.
Он харкнул ей под ноги. На его мускулистом теле содрогнулись мускулы.
– Ах ты лживая гадина, – фыркнул он на нее. – Я знаю, почему ты его ешь, но все твои попытки напрасны.
Пухлые губы искривились в непонятной ненависти, так, словно к ней у него были какие-то счеты, которые он собирался свести. Темная кожа в лучах уходящего солнца покрылась капельками пота.
– Скоро ты покинешь это место, – сказал Норф. – Твоя королева шлет нам глупые послания, вопрошая о деталях твоей гибели. Не ровен час, пришлет посланника, – голубые
25
Пэлса (вымышл.) – маленький монарх.
Бирвингия сжимала пальцы в кулачки, не понимая, ради чего все это. Неужели из-за того, что она нашла отрог изгоев, напала на след Нипрага и уличила правительницу Аскии в предательстве устоев Священного Союза.
– «Пэлса Морта, значит, – подумала она. – Вот еще одно основание убить меня, я услышала имя вражеской союзницы».
Она так хорошо знала эту девочку, правящую Иргейном, что не могла поверить.
– «Это юное создание не пойдет на такое, – думала она. – Хотя подле нее есть хитрый и жадный регент Зишу. И пусть она великая пэлса, но пэлса с сознанием ребенка».
Норф Гессар кивком головы указал на тушу тухлого ребуза, посиневшего до сизого оттенка. Вокруг нее кружились краснобрюхие мухи, а из живота торчало багровое ребро.
– Если хотите убить, зачем кормите? – спросила его старуха, чуть осмелев.
Гессар хмыкнул.
– Убийство – наша цель, – сказал он. – Но желание Бакины – показать тебе перед смертью, что чувствуют деревья, которые вы в своем восточном саду уродуете, делая карликовыми.
– Это культура всего народа, – ответила ему Бирвингия.
– Почему же вы судите за это только меня?
– Потому, – ответил Норф, – что ты всея плодотворица Салкса. И к тому же увидевшая больше, чем нужно.
Приспешник власти более не стал чесать языком и удалился прочь, оставив старуху со своими мыслями, одной из которых была хвала великой кэре за то, что он не заметил золотистую брошь. Та почти была втоптана в мох, но все же заметна для знающих глаз.
Поднятый взгляд туда, где зияла брешь, больше не обнаружил лучи солнца, но сумел разглядеть на одном из выступов тельце маленькой пташки, павшей замертво. Малютка полакомилась мхом, и токсин сделал свое дело. Теперь-то она ее съест. Вот только нужно дотянуться. Что касалось ребуза, смердящего в метре от нее, то она не желала его даже касаться. Жаль, что отпущенное в этой пещере время ей доведется провести с этим куском тухлого мяса.
Тонкая игла, пронизывая почерневшую кожу, сшивала края зияющей раны. Белые нити аккуратными стежками ложились пятисантиметровым швом, над которым корпела рука мастера. Пожилая женщина, называемая Армахилом Чикиной, относилась к числу умелых лекарей и, что самое немаловажное, была единственным викартом [26] в округе. В мире людей таких, как она, называли хирургами от бога, здесь во всем этом видели промысел темных сил.
«Латать раненых может лишь природа, – считали многие.
26
Викарт – умелый хирург, чьи умения сравнивают с темным волшебством.