Голоса за стеной
Шрифт:
— Разве ты был уверен в победе? — спросила Светлячок.
— Да! Я верил, что народ, научившийся понимать искусство, ценить Высоту его и Риск, не позволит себя дурачить. Я верил, что народ, научившийся ходить с поднятой головой, не захочет больше сутулиться и вынудит Строгающего Карандаши капитулировать.
— Ты извини, Метеор, в какой-то момент я дурно о тебе подумал, — сказал Первый Знакомый. — И никак не мог смириться с тем, что ты, научивший нас видеть с Высоты, вдруг сам струсил.
— Ничего, — засмеялся Метеор. — Это даже хорошо, что ты не простил бы мне, если бы я отступил. А теперь, друзья, пора на арену! Спектакль начинается! Все трапеции, качели и канаты поднять на самый верх! Мы с Марией тоже будем участвовать в вашей программе. Это будет
Много лет спустя в городе все еще вспоминали тот необыкновенный спектакль. Он был полон задора, веселья, музыки, смелости. Публика кричала от восторга, требовала повторить тот или иной номер, почесывала ладони, горевшие от неистовых аплодисментов. А Строгающий Карандаши лежал у себя в комнате на узкой кровати и, глядя в низенькое оконце, умирал. От страха…
Так закончилась эта история в городе, который теперь называется Город Стройных Людей. А его гимном стала веселая песенка Кузнеца:
Там, где пахарь, Там и плуг. Там, где спины, Там и кнут. Там, где-деньги, Там и плут. Ой, ля-ля, ой, ля-ля, Нет богатства, есть душа. Ой, ля-ля, ой, ля-ля, За душою — ни гроша, Но не в этом, братцы, дело. Важно, чтобы сердце пело, Да была бы пара рук, Да хороший рядом друг!ДВЕРЬ ВО ВСЕ СТОРОНЫ
Дверь была странная, она открывалась во все стороны: от себя, к себе, сдвигалась вправо и влево, вверх и вниз. Но этого никто не знал. Она оставалась постоянно запертой, замочная скважина даже жаловалась своей приятельнице: «Мой ключ такой бездельник, вечно торчит дома, я из-за него всегда занята». Может, поэтому не имели понятия, что там, за дверью: даже подсмотреть в замочную скважину не удавалось. Кое-кто, правда, пытался прикоснуться к ключу, отпереть, но вокруг, него распространялось какое-то силовое поле, не подпускавшее руку ближе, чем на десять сантиметров. Неизвестно, кто и когда на дверь повесил табличку: «Всему свое время». Видимо, тот, кто сделал это, имел в виду, что заглядывать в конец, не зная начала, — дело хотя и самое легкое, но нестоящее. Прислушаемся к этому совету и вернемся к началу, в один из апрельских дней.
Было холодно, дождь сменялся снегом, он тут же таял в лужах. Озябшие черные деревья с уже набрякшими почками раскачивались на ветру; в иные годы к этой поре расцветала сирень. Было ее так много, что с птичьего полета город казался огромным сиреневым садом, источавшим нежный сладковатый запах на многие километры вокруг…
Но сейчас шел дождь со снегом, и в мастерской Умельца стало неуютно. Дуло в ноги, стеклянная крыша и окна помутнели от влаги. В большой железной жаровне пылали угли. Умелец то и дело протягивал к огню руки, чтобы согреть окоченевшие, непослушные пальцы, которые служили основным инструментом. Небольшого роста, полнощекий, с седым венчиком волос вокруг большой лысой головы, мастер этот поистине был кудесником. Из дерева или из папье-маше, пропитанного воском, он делал фигуры от самых маленьких до самых больших, в человеческий рост. Их можно было видеть повсюду: в домах у горожан, в витринах детских магазинов, в салонах мод и даже в королевском дворце. Король любил осенние военные парады, поэтому еще с весны Умелец, выполняя его заказ, готовил из папье-маше и воска роту пеших гренадеров. Накануне военного парада король выстраивал
Умелец справедливо считался единственным в городе мастером подобного рода. Был он человеком скромным, добродушным и слабохарактерным. Горожане относились к нему уважительно, а когда он появлялся на рынке, все торговки зеленью, рыбой и овощами, все мясники вежливо здоровались с ним и всегда спрашивали, как чувствует себя его дочь Беляна. Вопрос этот был не праздный: уже много лет Беляна оставалась прикованной к креслу-каталке, потому что иначе передвигаться не могла.
Умелец очень любил свою дочь — веселую, отзывчивую и умную девушку, тяжко переживал ее недуг, в особенности когда овдовел. Иногда, незаметно наблюдая за дочерью, глядя, как она расчесывает свои длинные белокурые волосы, удивлялся сходству ее с матерью и горестно вздыхал, обращаясь к небу со словами: «За что ей, красивой и умной, такое несчастье?» Но небо, как вы сами понимаете, безмолвствовало, и слова Умельца ветер уносил так далеко, что их вообще никто не слышал. Болезнь дочери забирала много денег. Но Умелец отдавал последнее, чтобы только вылечить ее. У Беляны перебывали лучшие лекари города, отец доставал самые новые и самые дорогие лекарства, но все это не помогало.
— Не переживай так, отец, — утешала дочь. — Надо терпеливо ждать и надеяться. Смотри, ведь я могу сидя стряпать, заштопать тебе рубаху, вымыть посуду, растопить очаг.
Подбодренный ею, Умелец отправлялся в мастерскую, которая примыкала к их жилью, и работа шла веселей, все ладилось…
В один из таких дней, когда он сидел на корточках перед раскаленной жаровней и грел руки, послышался шум мотора, хлопнула автомобильная дверца, и в мастерскую вошел низенький толстый мужчина.
— Здравствуй. Ты и есть Умелец? — спросил он, разглядывая мастера.
— Здравствуйте. Я и есть. — Умелец всматривался в гостя, лицо которого показалось ему знакомым.
— А у тебя здесь неплохо, — вошедший разглядывал мастерскую. — И пахнет чем-то приятно.
— Это пахнет сосновая стружка и воск, — ответил Умелец и вдруг вспомнил, где он видел этого человека: на первых страницах газет и на обложках журналов! Да, никаких сомнений нет, это он — самый богатый и самый могущественный человек по имени Большой Мешок.
Нежданный гость действительно напоминал мешок, из которого торчала голова, а по бокам — руки. Пиджак и штаны его были словно накачаны воздухом. Дело в том, что во все карманы (а в костюме их имелось десять) были напиханы пачки денег и чековых книжек. В городе Большому Мешку не принадлежал только стук молотков, когда заколачивали лавки разоренных им мелких торговцев; все остальное — даже пар, поднимавшийся над градирнями его электростанции, — так или иначе находилось под его контролем…
Большой Мешок все еще расхаживал по мастерской, брал с полок то одну, то другую игрушку, вертел, рассматривал, долго-стоял перед фигурами гренадеров — они были на целую голову выше его.
— Как живые, — усмехнулся он. — Ты молодец, знаешь свое дело, — наконец сказал он Умельцу, усаживаясь в старое промятое кресло, в котором Умелец иногда отдыхал, покуривая глиняную трубочку.
— Чем могу служить? — вежливо спросил Умелец.
— Есть одно дельце, — сказал Большой Мешок. — Исполнишь — станешь очень богатым человеком, все завидовать будут, — внимательно посмотрел на Умельца. — Я хочу, чтобы ты поработал на меня.
— Но я делаю игрушки только для детских магазинов, в каждой семье в нашем городе, в каждом доме есть мои изделия.
— Знаю. Но хочу, чтобы отныне ты работал только на меня, — повторил Большой Мешок. — Тем более, что все магазины, как тебе, должно быть, известно, принадлежат мне. Так что можешь отложить их заказы.
— Но сейчас я выполняю заказ короля — готовлю роту пеших гренадеров, — указал Умелец на фигуры.
— Король подождет, я позвоню ему, прикажу, чтобы подождал.
— Вы прикажете королю?! — удивился Умелец.