Голоса за стеной
Шрифт:
— А ты как думал? Кто ему зарплату платит? Кто содержит его дворец и оплачивает все дурацкие затеи: балы, парады, скачки? То-то, братец, — усмехнулся Большой Мешок.
— Но зачем вам столько моих изделий? Вам — одному? Ведь я могу выполнить и ваш заказ, и для других что-нибудь смастерить.
— Это не твое дело — зачем мне столько. А для других у тебя времени не останется.
— Но все-таки я должен знать…
— Тебе будут платить, а остальное не твоя забота.
— Нет, так я не могу, — покачал головой Умелец. — Человек обязан знать, для чего он трудится и куда девается то, что он создал, даже если это куклы.
— Значит, отказываешься?
—
— Что ж, смотри, чтоб не пожалел потом. Я не привык уговаривать, — Большой Мешок поднялся с кресла и, не оглянувшись, вышел.
Умелец долго смотрел на захлопнувшуюся дверь, раздумывая над происшедшим, затем взялся размешивать воск в огромном чане. Время приближалось к обеду, а он сегодня так мало сделал…
Вечером он рассказал обо всем Беляне. Они сидели вдвоем на кухне. В очаге, словно завернутые в колыхающееся пламя, сухо потрескивали горящие поленья.
— Ты правильно поступил, отец, — сказала Беляна. — Они привыкли со всеми разговаривать так, будто мир обязан им своим существованием. — Она погладила его большую натруженную руку, на которой, как переплетение ветвей могучего дерева, вздулись вены.
— Так-то оно так, дочка, однако боюсь я их. С ними лучше не связываться, — вздохнул Умелец. — Пойду-ка я спать, устал очень, — поднялся он из-за стола.
Беляна, передвигаясь в кресле-качалке, убрала со стола, вымыла посуду и, укутавшись пледом, стала читать. На улице было ненастно, тьма за окном сгустилась, по подоконнику стучали капли дождя. Девушка давно привыкла к своему бедственному положению, не то чтобы смирилась, а относилась с трезвым пониманием, даже обрела в нем мужество, которое помогало ей искренне радоваться жизни, чужому счастью, находить в себе силы быть полезной для окружающих.
Книгу, которую она читала, принес ей давний приятель, молодой врач по имени Наш Сосед. Он ежедневно навещал своих больных, даже когда в этом не было особой нужды; эти обходы занимали у него целый день — с улицы на улицу, из дома в дом, как добрый сосед, заходил он в квартиры, и люди всегда радовались его визитам, потому что первое, что он делал, переступая порог, — улыбался. Так уж было устроено его лицо: оно жило в полном согласии с душой. Улыбающимся появлялся он и в доме Беляны. Но едва покидал ее, лицо его омрачалось: все усилия излечить девушку от недуга почти не давали результатов…
Беляна читала, когда в прихожей над дверью задергался колокольчик. Он звенел весело, нетерпеливо, и она поняла, что это пришел Наш Сосед.
— Ну и погодка! — входя, сказал он, откинул капюшон, снял мокрый плащ и вытер улыбающееся лицо большим белым платком.
— Ты совсем промок, — заметила Беляна. — Садись к огню поближе.
— У тебя, как всегда, уютно, а я устал и не прочь выпить чашечку кофе, — он разговаривал с нею всегда как с совершенно здоровым человеком, стараясь избегать той жалостливости или излишней предупредительности, которые всякий раз напоминали бы девушке, что она калека.
— Какие новости в городе? — спросила Беляна, насыпая в мельничку кофейные зерна.
— Биржа перестала регистрировать безработных, их уже столько, что дальше некуда. Наш дурачок король затеял во дворце ремонт. Заказал на фабрике новые обои, на каждом квадратном метре должен быть изображен его портрет. Представляешь себе: стены сплошь обклеены его физиономиями!
— Совсем выжил из ума, — она поставила медную кружку с длинной ручкой на огонь, ароматный запах кофе поплыл по комнате.
— Еще он издал указ, что те, кто живет в домах под четными
— А это зачем?
— Он же обязан каждый месяц издавать по семь указов. Шесть уже было, а седьмой он никак не мог придумать, — засмеялся Наш Сосед, беря из ее рук чашечку с кофе. — А что нового у вас, как отец?
— У нас был странный гость, — ответила Беляна.
— Кто же?
— Большой Мешок.
— Сам пожаловал?! Чего же он хотел?
Беляна рассказала.
— Странно, — задумчиво промолвил Наш Сосед. — Это неспроста. Что-то они затевают. Я когда шел к тебе, заметил, что в окнах его особняка горел свет, а у подъезда стояло несколько автомашин. Видно, все воронье слетелось… Ладно, поживем — увидим, ты успокой отца, — он поднялся. — Пора мне. Еще надо двух больных навестить. — Он надел плащ, натянул капюшон и шагнул в мокрую темень…
А в особняке Большого Мешка действительно во всех комнатах были зажжены хрустальные люстры, носились лакеи с подносами. Но в этот раз собрались тут не на банкет, на вешалке висела только мужская одежда. В Зале Тайн шло заседание Главного Правления. В этом зале со стенами, отделенными узорным пенопластом, любой звук мгновенно угасал; специальный акустический вентилятор всасывал в себя все слова, через него они попадали в звукохранилище, в подвал, где электронные машины сортировали их в зависимости от того, кому принадлежал голос. На каждого из тринадцати членов Главного Правления была заведена фонотека, и голос, попадавший сюда, после сортировки укладывался в соответствующую камеру-досье. Зал этот не имел ни окон, ни дверей, попадали в него прямо из лифта, который тут же уходил вниз. Но вызвать его можно было лишь набрав определенную группу цифр на пульте, укрепленном на письменном столе Большого Мешка, а порядок набора, код, знал он один.
Членов Главного Правления — промышленников и банкиров — Большой Мешок собрал на экстренное совещание. В основном пожилые люди — тощие и толстые, страдающие бессонницей и язвой желудка, подагрой и гипертонией, — они были безмерно богаты, но вечно пребывали в дурном настроении: такое уж положение занимали, что не имели возможности завести друзей, ходить босыми по летней траве где-нибудь на лесной поляне, войти в любой дешевый кабачок выпить кружку пива в компании веселых и шумных портовых шоферов и грузчиков, валяться на песочке городского пляжа, где отдыхающие едят арбузы; не могли осенью, обув сапоги и взяв рюкзаки, автобусом отправиться с грибниками в лес, — они лишены были всего, чем пользуются нормальные люди. Но главное — страх за свои несметные богатства. Он рос пропорционально росту их капиталов, вгонял в бессонницу; в такие страшные, изнуряющие ночи, прикованные к своим кладовым, как рабы, прикованные цепью к тачке, они завидовали обыкновенным радостям обыкновенных людей. Но утром, едва поднявшись, впрягались в эту золотую тачку и снова волокли ее на гору, которая называлась Богатством и предела у которой не было…
— Я собрал вас, господа, мистеры, сеньоры, чтобы обсудить некоторые неотложные проблемы, — сказал Большой Мешок, обводя всех взглядом. Вдруг лицо его нахмурилось: на синем галстуке одного из присутствующих он увидел горошины красного цвета. — Господин, мистер, сеньор Зеленая Щука, вы опять надели этот галстук с красными горошинами! Вы же знаете, что этот цвет нам противопоказан, он усиливает и бессонницу, и почесуху.
— Простите, Мешок Мешокович, у меня плохое зрение, галстук мне выбирала и повязала третья дочь от восьмого брака.