Голова дракона
Шрифт:
— Какой же он Кроткий? — говорил А. М. Горький. — Он очень зубастый и дерзкий.
В центральном архиве литературы и искусства хранятся неопубликованные мемуары близкого друга Вс. Иванова, литератора Петра Жаткина, где он рассказывает о литературном кружке, собиравшемся в двадцатые годы каждое лето в Ялте.
«Эмиль Кроткий, — говорится в них, — словно бродильный грибок, заставлял бурлить и пениться наши беседы».
Действительно, какая уж тут кротость!
В дружеских беседах, творческих дискуссиях, спорах Кроткий был поистине неистощим, он являлся непревзойденным мастером экспромта. Он умел в нескольких словах исчерпывающе обрисовать облик человека. Помнится, однажды мы
— Папа нашего К. создал сыночка из диетических материалов…
Мгновенная и убийственная характеристика!
Он, как никто другой, владел искусством каламбура. Казалось, он чеканил их непрерывно: «шахер-махерезада», «литературная дама в мемуаровом платье», «художник-изофреник», «окололитературное сопрано», «Иуда, работающий в торговой сети христопродавцем», «все блохи — выскочки» и многие, многие другие. Заметьте, однако, что ни в одном кротковском каламбуре нет пустого комикования, ни игры слов в угоду самой игре. Э. Кроткий никогда не каламбурил ради красного словца, его остроты прицельно били по сатирическим мишеням.
И тут мы подходим к главному в творчестве Эмиля Яковлевича Кроткого — его сатирической работе. Нет, он, в отличие от иных наших «творцов», не совершал время от времени сатирические вылазки или набеги, а просто никогда не покидал передовых позиций сатиры и не позволял себе даже кратковременных передышек. Он обладал трудолюбием, упорством, неубывающей энергией, которым можно было только завидовать.
«Мое отношение к работе в журнале — ясно: жажду работать, — писал в апреле 1941 года Эмиль Яковлевич крокодильскому поэту М. Я. Пустынину. — А ежели до сих пор не подтвердил это достаточным количеством «продукции», то только потому, что очень пришиблен — как знаете — семейным горем, болезнью близкого человека». И оптимистически добавлял: «Работа наладится».
Эмиль Яковлевич никогда не был преуспевающим литератором, невзгоды и огорчения часто преследовали его, но они, как говорится, никогда не выбивали поэта из седла.
«Человек я жизнерадостный, — писал однажды Э. Кроткий своему другому коллеге — сатирику Еф. Зозуле, — и в окончательное уныние, как видите, впадать не хочу».
И если говорить об истоках творчества Э. Кроткого, то тут на одно из первых мест надо поставить его жизнеутверждающий оптимизм. Ведь работа может увлекать только тогда, когда веришь в ее полезность, в ее благотворный результат. А Эмиль Яковлевич твердо верил в кроветворную, созидательную сущность советской сатиры и потому работал в ней так много и самозабвенно.
Многие годы, во всяком случае более тридцати лет, Э. Кроткий был тесно связан с «Крокодилом» и делал в журнале буквально все. Он не принадлежал к числу малосимпатичных мэтров, которые редко жалуют журнал своим благосклонным вниманием. Изредка наведываясь, такой мэтр свысока говорит сотрудникам редакции:
— Ну что вы тут поделываете? Закопались, поди, в мелочишках. Погодите, теперь я вас порадую…
И выкладывает на стол очередной опус, оцененный им как откровение и основополагающий сатирический манифест. Преувеличенное мнение, которое читатели впоследствии обычно не разделяют…
Для Эмиля Яковлевича никаких «мелочишек» не существовало, в журнале их и на самом деле нет. По заданию редакции, а чаще по собственной инициативе он писал стихотворные фельетоны, эпиграммы, комментировал тассовские сообщения о зигзагах и гримасах капиталистического образа жизни, сочинял подписи под рисунками, придумывал темы для карикатуристов. Он начинал свой рабочий день одним из первых, а заканчивал последним. Много раз мы возвращались поздно
— До видения, — на украинский лад говорил он, и его глаза под толстыми стеклами очков по-доброму улыбались.
И я знал, что назавтра опять увижу Эмиля Яковлевича с его новыми шутками, остротами и забавными, тонкими афоризмами, которые он приготовит для журнала ночью или в ранние утренние часы.
До последних дней своей жизни он воевал с пошлостью, мещанством, себялюбием, тупостью, чванством и, казалось, никогда не ведал, что такое усталость, разочарование, уныние.
За свою довольно долгую редакторскую практику я не знал другого такого сотрудника, не подверженного удручающему нытью. Нечего греха таить, есть такие: то он жалуется на то, что его долго не печатают, то на не совсем удачную, с его точки зрения, литературную правку, а то и на слишком скромное, как ему кажется, материальное вознаграждение. За все счастливые годы сотрудничества с Эмилем Яковлевичем я ничего подобного от него не слышал. Скромность была его второй натурой, и тут, пожалуй, целиком оправдывался избранный писателем псевдоним — Кроткий…
В моем архиве бережно хранится записка Э. Я. Кроткого, которую он написал 2 февраля 1963 года.
«Дорогой мой! — писал он. — Спасибо за добрую творческую помощь, за внимание. Крепко обнимаю вас. Перед отъездом в больницу шлю вам несколько стихотворений. Е. б. ж. (как сокращенно писал Толстой фразу «если буду жив»), первым делом приду к вам с материалом. А то, чего доброго, и в больнице еще напишу».
Но не пришел, не написал… Буквально через несколько дней его не стало…
Вероятно, еще много раз мы будем обращаться к творчеству Эмиля Яковлевича Кроткого, находя в нем стимулы к совершенствованию своей собственной повседневной сатирической работы. И вечно будет звучать в наших ушах и сердцах оставленный им завет:
Бойтесь кричащих: «Сатиру долой!» Мусор всегда недоволен метлой.РЕПОРТАЖ ИЗ ГЕРОЙСКОЙ БРИГАДЫ
Уважая эрудицию и опытность нашего квалифицированного читателя, я все же хочу предостеречь его от заблуждения. Ему не следует думать, что заголовок этой статьи — плод небогатой авторской фантазии. Нет, автор нисколько не фантазирует, он просто хочет точно отразить в заголовке суть статьи. А речь пойдет о бригаде, где всяк в нее входящий — герой. Все они герои, без исключения. И герои не в переносном, не в фигуральном, а в прямом смысле слова. Что официально подтверждено соответствующими указами. Так-то вот.
Правда, справедливости ради следует сказать, что бригада немногочисленна, в ней всего три человека. Но ведь в нашем разнообразном народном хозяйстве встречаются и такие. Они, например, особенно удобны для работы в лесу. Двое пилят деревья, третий обрубает сучья, и дело движется, срывов графика нет, ритмичность производства — налицо.
Однако если уточнять, то придется констатировать, что бригада, о которой я веду речь, трудится не в лесу, а в городской местности. Я имею в виду улицу Горького нашей столицы. Именно здесь, под самой крышей многоэтажного дома, расположен производственный участок бригады. Сюда бригадники приезжают ранним утром, включаясь в общий рабочий ритм города. И упорно трудятся до того самого момента, когда проплывает над московскими крышами звук символического вечернего гудка, а улицы надежно забивает будто сорвавшийся с цепи транспорт. Так происходит из года в год, изо дня в день. Лишь свято соблюдаются, как и на остальных производствах, выходные дни и календарные праздники. Все остальное время отдается напряженному труду.