Голова (Империя - 3)

Манн Генрих

– Взгляните на него!
– сказала Алиса.
– У него вид прозелита, еще совсем наивного, совсем юного прозелита. У отрока Иоанна Крестителя в новом музее императора Фридриха точно так же ниспадает локон, точно так же подняты ресницы. Но губы ваш сын сжимает, совсем как вы.

– Тетя Леа, - шептал мальчик, - я знаю, что это правда. Он мой настоящий отец. Никем другим он быть не может. Он пишет о том, чего никто не знает, даже и господин Терра.

– Господин Терра? Но ведь содержит тебя не кто иной, как он.

– Теперь нет. Я хочу, чтобы мама все ему вернула. Мой настоящий отец посылает нам деньги. Посылает

секретно, потому что он, наверно, очень знатный и высокопоставленный человек.
– Он не слушал ее возражений.
– Я это знаю. Я и во сне это видел, да и вообще знаю. Мне это подсказывает моя кровь, - заявил он, широко раскрывая ясные серые материнские глаза и тут же с несокрушимым упрямством сжимая губы.

– Ты с ума сошел!
– сказала Леа.

Но он, не слушая:

– После его писем я все вижу в Другом свете. Осенью он послал меня к морю. Раньше я даже летом никуда не хотел ехать без мамы. А теперь я закалился, прямо другой человек, - пощупай, какие мускулы!

– Может статься, - говорил Терра Алисе, - он будет тем, чем не пришлось сделаться мне: настоящим деятельным рыцарем святого духа. А может статься, он до конца дней не проявит себя ничем, кроме убогих сумасбродных порывов. Однако я склонен уверовать в силу его чувства при виде того, с каким жаром он ухватился за мой пошлый обман.

– Бога ради, прекратите это, - умоляла Алиса.

Но Терра с горечью:

– Он не вынес бы разочарования. Я хотел узнать его. Теперь я его знаю.

– О! Но я-то вас знаю еще лучше, - сказала Алиса.
– Вам покоя не было, пока вы не выяснили, устоит ли он. Теперь дело сделано. Вы не зря писали ему от имени его высокопоставленного отца. Вас он теперь возненавидит.
– И в ответ на испуг Терра: - Вы любите проделывать опыты над теми, кто в вашей власти. Но ваши опыты могут кончиться трагически.

– Трагически?
– переспросил он.

– Вам не приходит в голову, что мы можем разлюбить вас?
– И она строго, испытующе взглянула на него, во взгляде у нее было такое же недоверие, как недавно у сына.
– Это предостережение, - прошептала она и, видя, что он испугался еще больше: - Вы однажды уже предали меня моим друзьям Мангольфам, я этого не забываю.

В другой комнате Леа протестовала, энергично жестикулируя:

– Неужто у тебя нет ни капли здравого смысла? Одумайся, глупый ты мальчик! Я в ужасе! Ведь ты даже не знаешь имени человека, который так зло подшутил над тобой.

– Ты умеешь хранить тайны, тетя Леа?
– И, хотя она вместо ответа только пожала плечами, он открылся ей.
– Я его знаю, это князь Вальдемар, - да, супруг моей матери. Я его законный сын. Он намекает мне между строк, почему он до сих пор не может взять меня к себе и дать мне воспитание, соответствующее моему рождению. Он в руках какой-то женщины, от которой хочет уберечь меня.

– Это на него не похоже, - сухо сказала Леа.
– Я его всегда знала как законченного мерзавца.

– Ты знаешь его?
– Глаза мальчика вспыхнули сладостным и суеверным трепетом перед этим откровением. Отец, о котором он только грезил, был живой человек, кто-то знал его: больше он ничего не слышал. Актрисе стало жаль юношеской мечты, она обняла Клаудиуса. Это увидел доктор Мерзер.

– Кажется, наша Леа переходит на мальчиков, - сказал он коммерции советнику фон Блахфельдеру, а тот только спросил:

– Откуда

она ваша Леа?

Они закончили совещание; а Мангольфа все нет? Что ж, на очереди искусство и любовь.

– Как актриса она не увлекает, - заявил доктор Мерзер, потому что как женщина она не склонна была увлечься им.

– Вы не первый так говорите, - заметил Блахфельдер.
– Однако смею вас уверить, это ошибка. Просто она женщина своего века, - а ведь только такие и могут нас интересовать. Чего вам надо? Разве наши любовницы лунатические девы? Мы знаем таких когтистых и зубастых женщин, которые пожирают мужчин, нимало не портя себе пищеварения. Искренняя любовь у них граничит с чудом. Блахфельдер явно на что-то намекал.
– Кто пережил нечто подобное... добавил он с чувством.

"Как же, похоже это на тебя!" - подумал Мерзер.

Вслух, но приглушенно, он сказал:

– А разве самая умная женщина Берлина не делает глупостей?
– с кивком в сторону Алисы. Взгляд коммерции советника призвал его к порядку; тогда Мерзер, не теряя времени, перешел к Терра: - Этот Терра со своим непомерным самомнением и какой-то сверхморалью не слишком импонирующая фигура для промышленности.

Блахфельдер и здесь проявил широту взглядов, как он это называл.

– Памятуя о благородном несравненном мастерстве Леи Терра, я считаю своим долгом проявить широту взглядов и в отношении ее брата. Он случайно столкнулся с экономикой, но в душе остался мечтателем. Кто это знает по себе...
– добавил он с чувством.

"Как же, похоже это на тебя!" - подумал Мерзер.

Алиса и Терра переходили с места на место. Они делали вид, будто рассматривают картины. Имя художника произносилось громко; тихо и с жестами, выдававшими совсем иные слова, они говорили:

– Недоверие! От тебя!

– Ваша мысль изворотлива, вы скрываете свои истинные цели. Неужели господин Мангольф вам дороже меня? Ты пугаешь меня! Кто же ты наконец?

Терра громко:

– Как подумаешь, что не так давно Дега можно было приобрести за пятьсот франков, прямо повеситься хочется.
– И тихо: - Я тот, кто с первого дня любил тебя и кто когда-нибудь вместо последнего вздоха выдохнет твое имя! Но тут новые страхи одолели его. Естественно, что в любви она хочет идти вперед! Ведь она женщина! Вечно довольствоваться воспоминаниями, нежностью и отсрочками?

– Что ты, бескорыстен или холоден?
– спросила она его в этот миг.

"Значит, лирикой ее больше не убедишь?"

– Какая нам польза от того, что господа Мерзер и Блахфельдер смотрят на нас как на преступнейших счастливцев?
– произнес он, пожалуй, чересчур громко.
– Счастливцы - так будем же ими, черт возьми! Что мешает мне, сударыня, сегодня ночью спать с вами?

– Очевидно, мы знаем, что нам мешает, - мягко сказала она.
– У нас столько других дел!

– В сущности я не одобряю этого направления, - возразил он, повернувшись к картине.
– Честолюбивая бравада не имеет ничего общего с жизнью. Простота чувств! Непоколебимая воля брать счастье и давать его!
– А страх, сжавший сердце, исподтишка нашептывал ему: "Я люблю ее, а между тем, строго говоря, не хочу с ней спать. Что это значит?.. Неужели я люблю ее меньше, чем какую-нибудь княгиню Лили?
– допрашивал он себя.
– Только бы она ничего не поняла! Боже мой, только бы не поняла!" Но она сказала испытующе: