Голова (Империя - 3)
Шрифт:
– Революция во вкусах, - заметил иностранный дипломат, тонко улыбаясь.
Ланна тоже перешел на шутливый тон.
– Ну, не совсем. Дело попросту в...
– Оформлении, - подхватил промышленник Кнак.
Ланна наморщил лоб; он не знал такого слова, но постарался запомнить его.
– Этого недостаточно, - заметил он, обращаясь к Терра.
– Культурные люди среди нас вправе ожидать большего.
– Так называемые культурные люди, - вмешался Толлебен, и по его тону можно было опасаться дерзости, но Ланна перебил его.
– К каковым и я причисляю себя, - вставил он резко. И снова обращаясь к Терра: - Мы еще потолкуем о моей системе. Я всегда считался с мнением интеллигентной молодежи. Может быть, в Либвальде?
– прибавил
Терра поклонился.
– Вы приглашены, - подчеркнула его соседка.
Терра растрогался чуть ли не до слез: здесь царила благосклонность, и навстречу ему раскрывались объятия. При столь непривычной ситуации ему пришлось напрячь все силы, чтобы ответить, как всегда остро, лаконично и двусмысленно. Он что-то сказал о неожиданном счастье, какое выпадет в Германии на долю разума, если благодаря его сиятельству разум в виде исключения не будет противоречить существующему порядку. Свою признательность разум выразит тем, что поддержит существующий порядок.
– Все сказано одним именем: Ницше!
Имя не сказало ничего, никто о нем не слышал, но Ланна постарался запомнить его. Терра, подождав немного, повторил:
– Ницше!
– Что за притча?
– в рифму произнес Толлебен, и это разрядило атмосферу, все засмеялись.
Фрейлейн Кнак хлопала в ладоши. Альтгот смеялась от души, Толлебен хихикал высоким, злым голоском, Кнак ржал, дипломат улыбался только из вежливости, а Мангольф хохотал искусно, пылко и вызывающе. Он держался за живот, проливал слезы и так весь расцвел, молодой, интересный и энергичный, что никому и на ум не пришло бы упрекнуть его в измене другу. Даже Терра не подумал об этом; он видел только заразительное веселье, к которому теперь присоединился и Ланна, и даже, вполне естественно, его дочь. Терра плавал в море смеха; чтобы не захлебнуться, он вбирал в себя воздух; и вдруг захохотал громче всех.
– Ну, будет, - сказал Ланна, запыхавшийся, но довольный, и встал из-за стола.
Двери раскрылись, веселый разговор рассыпался по отдельным группам в гостиных. Толлебен и Кнак очутились рядом.
– Не курите это зелье, - покровительственно сказал богач.
– Мое лучше. Будьте ко мне внимательны, тогда сможете получать его хоть ежедневно.
Чиновник заржал:
– Так и быть, возьму у вас сигару.
– Даже и деньги, - добавил Кнак.
– Что бы там ни было, вы остаетесь человеком старой школы, консерватором до мозга костей. Но что вы скажете о вашем начальнике?
У Толлебена кровь прилила к голове.
– Ваш намек на взятые взаймы деньги...
– Тсс...
– прошептал Кнак, движением плеч указывая на вынырнувшего откуда-то Мангольфа, и Толлебен притих.
– Ваш начальник позволяет себе выкидывать рискованные коленца, - снова начал промышленник, - Как бы он не оступился!
– А его демократические идеи!
– Толлебен многозначительно завел глаза.
– Он дальновиднее вас: демократические идеи кое в чем обоснованы, заявил Кнак.
– Такие люди, как я, должны в конце концов получить доступ ко двору, пусть родовитые фамилии хоть на стену лезут.
– Кнак загорелся.
– А ордена! Неужели высшие всегда будут доставаться вам?
Дочь услышала его. Мангольфу удалось увлечь ее за одну из ширмочек, и он решительно повел на нее атаку; он встал из-за стола с более ясными намерениями, чем до обеда. Внутреннее влечение неудержимо толкало к нему фрейлейн Кнак; но она боялась непоправимого. Стремительно выскочила она из-за своего прикрытия.
– Папа, имей в виду, у моего будущего супруга непременно должна висеть на шее побрякушка!
– Жеманясь и резвясь, сорванец спрятался под крылышко отца.
Мангольфу оставалось только наблюдать из-за ширм, как Кнак держал ее в отеческих объятиях перед носом Толлебена, словно желая придать тому решимости. Кнак, который пользовался скрытой помощью бедного личного секретаря не меньше, чем сам Ланна, предал и покинул его, точно так, как всегда будет
Графиня Альтгот восседала в том углу гостиной, что примыкал непосредственно к комнате с панелью. Иностранный дипломат сидел, пожалуй, слишком близко от ее колен, но не это смутило ее, когда Мангольф, проходя мимо, заглянул за скрывавшие их пальмы. У Мангольфа самого было горько на душе, а потому он понимал Альтгот. Она делала вид, будто охраняет совещание у статс-секретаря и удерживает подле себя иностранца. Но ее больше всего интересовали Терра и графиня Ланна, за которыми она наблюдала из-за пальм. Она страдала, о, Мангольф ее хорошо понимал, она терпела все муки, какие испытывает трусливый расчет при виде свободного безрассудного чувства. У ее юной питомицы, с которой она изо дня в день невольно сравнивала себя, были дерзкие и необычные отношения с безвестным пришельцем. А она оберегала какое-то совещание.
То же, что испытывала Альтгот к своей юной подруге, испытывал и Мангольф к Терра, совершенно такую же ситуацию создавала судьба между ним и Терра. Он даже чувствовал себя старшим, хотя по годам был моложе, но разве мог бы он так непринужденно, как тот, с видом блаженного младенца, воспринимать незаслуженно свалившееся на него счастье? А Терра был слеп ко всему, он не замечал происходящего вокруг, как не замечал открытых дверей. Он не видел и Мангольфа. Зато подруга его глядела зорко. Уже переступая порог комнаты, где происходило совещание, Мангольф на своей спине ощущал ее враждебно пронизывающий взгляд. "Альтгот должна мне помочь, - подумал он и с поклоном уселся в стороне.
– Мы союзники, и она это чувствует, у нее нюх, как у породистой гончей. Быть может, у нее уже готов план действий? Чего ей не хватает - это мужества, я его вдохну в нее. На этот раз она может дать волю своим страстям, за свое положение в доме ей нечего дрожать. Наоборот: она застрахует себя у отца, если убережет дочь от опасного приключения и возьмет себе ее любовника. Она при этом только выиграет, как и я. Мы союзники".
Молодая графиня позволила Терра излиться в пылких признаниях, - еще не отболевшее унижение разожгло и взвинтило его, - тем не менее она находила его прямо невозможным: он ничего не видел и не слышал, кроме нее и себя. Она многозначительно указывала ему на открытые со всех сторон двери: по коридору прошел Кнак. Но на него ничего не действовало, тогда она стала вдруг очень внимательна, улыбка исчезла с ее лица, она подумала, что многие флиртовали с ней, но еще никому не казалось, будто во всем мире существуют лишь они одни. Если это не флирт, что же это тогда?
– Вы думаете, я о вас ничего не знаю? А на что существуют друзья? Один из них осведомил меня, - сказала она, явно волнуясь, и, увидев по его глазам, что он знает, кто этот друг: - Если отбросить все его экивоки, то вы будто бы опустившийся гений, не слишком щепетильный в денежных делах и... ее взгляд испытующе устремился на него, - не очень благородный с женщинами.
– И равнодушнее: - Теперь вы связались с каким-то подозрительным агентством.
– С этим покончено.
– Он подкрепил свои слова решительным жестом, но сердце у него замерло. Деньги женщины с той стороны! "Неужели негодяй и об этом донес ей? Конечно, донес, иначе почему она меня с небес опускает на землю! Я у нее в руках". Он растерянно огляделся вокруг, то надувая, то втягивая щеки, несколько раз круто повернулся, словно отбиваясь от нападения.
– Графиня, поверьте мне, - сказал он опять резким носовым голосом, - я познал все опасности жизни.