Голубая дивизия. Военнопленные и интернированные испанцы в СССР
Шрифт:
Мы, Эмилио Родригес и Антонио Пелайо Бланко, солдаты голубой дивизии второй роты полка Пименталя. Мы дезертировали, потому что не хотим сражаться против русского народа. Русский народ сражается за свою независимость и свою родину против немецких фашистов. Сами эти фашисты есть также враги нашего народа. Вспомните горячие дни Герники, Альмерии, Барселоны, Мадрида, когда жестокие немецкие и итальянские фашисты убивали наших женщин и детей, разрушали нашу любимую и прекрасную родину. Сегодня напыщенные германцы продолжают разрушать и заставляют страдать Испанию. Товарищи, почему мы должны умирать за кровавого Гитлера? Германцы вас предали, они вас послали зимой на Север России, где испанцы были предоставлены снегу и холоду.
Смерть кровавому Гитлеру! Долой фашизм! Товарищи, следуйте нашему примеру! ПокидайтеДезертирство понемногу увеличивалось по мере того, как ухудшалось положение Вермахта, но число это выросло, когда количество добровольцев сильно сократилось и власть решила формировать дивизию из людей, враждебно относящихся к режиму. Родригес считает, что в любом случае число дезертиров не превышало ста человек, но и эта цифра вызывала большое беспокойство у командования, и факты дезертирства, равно как и их число, всегда считались секретными. Приводится цитата из советского воззвания:
Мы должны сказать вам следующее. Дождитесь темной ночи и осторожно идите до наших сторожевых пунктов. Приблизившись к ним, надо громким голосом сказать пароль «Испанец».
Всю вашу жизнь вы будете благодарить нас за этот совет. Если не последуете этому совету, будете служить удобрением для суровой русской земли. Феликс Карнисеро, Бенито дель Рио, Хуан Валенсуэла, Хуан Дуэньяс. Эта листовка служит пропуском для перехода в Красную Армию.
Родригес считает, что это действительно была одна из лучших работ советской пропагандистской службы, относящаяся к концу ноября 1942 г. Но здесь же он говорит, что приводившиеся солдатам аргументы для перехода не всегда были политическими, что речь шла и об избавлении от безнадежности и страданий, перенесенных прошлой зимой:
Мы поняли, что оставаясь в гитлеровской армии, мы становимся предателями испанского народа, как и те, кто после проигранной войны будут считать предателями всех тех, кто останется в живых в этой борьбе.
Русские нас приняли как своих братьев. Нас накормили. В течение всего нашего пребывания в гитлеровской армии мы никогда не были так довольны едой, как здесь. Нам дали чистую одежду, мы покончили с грязью и вшами.
Когда мы входили в армию Франко – Гитлера, нас третировали и оскорбляли офицеры и сержанты. Русские не обращаются с солдатами плохо. Русские обращаются с нами дружелюбно. Мы убеждены, что русские сейчас лучше вооружены, чем немецкая армия (С. 316).
И, наконец, чтобы усилить это послание, на листе помещены фотографии четырех дезертиров. Это Бантрулье, из Милиции Логроньо, двадцати лет, который прибыл на фронт в июне и дезертировал 23 сентября, когда был часовым. Дель Рио (в действительности Бантрулье дель Рио, который дезертировал в ноябре 1942 г.). Дуэньяс, из Лараге. И Карнисеро, наиболее выдающийся персонаж советской службы, хотя наградой ему будет то же, что получили все испанские дезертиры и военнопленные, после того как Франко вернул Испанскую Дивизию: концентрационный лагерь. Но в тот момент их условия жизни были относительно хорошими, поскольку они были полезны для советской пропаганды. Карнисеро, двадцати четырех лет, вошел в Дивизию в июле, когда формировалась часть Артиллерийского полка в Вальядолиде, и дезертировал 11 сентября, едва прибыв на фронт. Уже в ночь с 12 на 13 этого же месяца он обратился по громкоговорителю к своим бывшим товарищам со следующим заявлением:
Я солдат Феликс Карнисеро Кубилье, который перешел в красный лагерь. Я сделал это не как предатель моей родины, я лучший испанец, чем вы, переходите сюда, поскольку здесь очень хорошо. Кроме того, это дорога для возвращения в Испанию. Не служите германцам, они обманщики. Вы никогда не войдете в Ленинград.
Родригес делает к этому тексту примечание: «Генеральная Дирекция Безопасности (так в тексте – ред.) рассекретила эту карточку, возможно, потому, что советская пресса опубликовала некролог о его смерти в СССР в октябре 1969».
Родригес упоминает также Юрия Басистова, руководителя политотдела 55-й Армии, у которого уже работало трое испанских помощников – изгнанники Хосе Хуарес, Виктор Веласко и Хосе Вера, которые писали и переводили на испанский язык листовки, составляли испанские программы для радиол в Колпино. Карнисеро превратился в сотрудника Басистова. Называется также и еще один дезертир, капрал Викториано Масиас Мартин, дезертировавший 12 декабря 1942 (С. 317 – 318).
Родригес отмечает, что сражение у Красного Бора было тяжелым ударом для Дивизии, понесшей большие потери и потерявшей более двухсот человек пленными. Продолжались и случаи дезертирства, в том числе группового; так, он называет Франсиско Антонио Эскину, двадцати двух лет, который дезертировал вместе с тремя другими солдатами 28 февраля 1943 г. За ними 23 марта последовал солдат Хосе Рубио Лукас, и 25-го – капрал Сесар
86
См. об этом главу «Даниэль Араса о дезертирах и военнопленных» – ред.
В этом же месяце дезертировали еще двое солдат, один из них был Антонио Корбачо Мартинес. В апреле отмечены еще три случая дезертирства на вражескую сторону и одно дезертирство в свой тыл. Речь идет о Секундино Андресе Кано, которому удалось добраться до Франкфурта, где у него был знакомый испанец – хозяин бара.
Родригес заканчивает главу утверждением, что «почти ни один из родственников бежавшего дивизионера никогда – или по крайней мере, очень долгое время – не мог сказать с уверенностью, был ли его близкий расстрелян как дезертир или же начал новую жизнь в СССР.
Военнопленные о себе
Существенный интерес представляют воспоминания дивизионеров о русском плене, весьма отличающиеся содержательно и эмоционально друг от друга, как это будет видно из приводимых П. Сансом отрывков, и дополняющие то, что известно из книги Моисеса Пуэнте о прапорщике Оканьясе [87] .
Капитан Теодоро Паласиос Куэто после своего возвращения из России на «Семирамисе» в 1954 г. продиктовал свои мемуары Торквато Луке де ла Тена, которые и были изданы под двумя именами [88] . Цитата из книги посвящена лагерю под Харьковом:
87
Puente M. Yo, muerte en Rusia (Memorias del alferes Ocanas.. Madrid, 1954. Подробнее см. в нашей депонированной рукописи Испаноязычные источники о России первой половины ХХ века. Источниковедческие очерки. М., 1998. Деп. в ИНИОН РАН 7.12.98. № 54099.
88
Palacios Cueto, Teodoro; Luca de Tena, Torcuato. Embajador en el infierno. Memorias del capitan Palacios. Once anos de cautiverio en Rusia. Madrid, 1955.
«Харьков! Если есть на земле ад, он называется именно так. По окончании войны, казнив в Нюрнберге иерархов наци, используя ратифицированную в Потсдаме политическую победу, Россия, руководимая дьяволом, полностью сбросила с себя маску, показав, что она представляет собой на деле. Не было возможной пытки для человека, которая не была бы там представлена, не было унижения, которому он не был бы подвергнут, не было жестокого наказания, которое не применялось бы к военнопленному. После четырех лет жизни в России, в Харькове и в Череповце, работать уже не могли. Из лагеря удалось бежать аликантинцу Антонио Фабра, но он был пойман и направлен в другой лагерь, где и умер. Там простились с жизнью – а это было то же, что обрести мир, – Паулино Гарсия из Сатры, Х. Монтаньес из Кордовы, Анхель Лопес из Мадрида, – все от голода или болезней, вызванных голодом: анемии, туберкулеза, авитаминоза или полного разрушения организма. Там умер и наш добрый товарищ лейтенант Молеро, которого отказались госпитализировать, поскольку не признавали больным до последней минуты. Когда наконец его доставили в госпиталь, он умер.
В течение двенадцати или тринадцати часов принудительной работы на заводе молотилок, называемом «Серп и молот», военнопленные не получали никакого хлебного пайка. Только по возвращении и на рассвете им давали еду. После изматывающей работы они возвращались в лагерь, и не один, а несколько раз солдаты, полностью истощенные, умирали там, по пути назад, падая в снег. На следующий день, если работа была там же, на дороге можно было видеть замерзшее тело товарища на том самом месте, где он упал. Поскольку температура была очень низкой, тела не разлагались и сохранялись такими же (с одним только изменением – ночь за ночью они становились всё более оголенными из-за кражи одежды); всё это из-за того, что начальнику лагеря было выгодно получать в течение этих дней паек умерших. Не раз эти тела оказывались на рассвете с глазами, вывалившимися из орбит, с обкусанными крысами конечностями. Мне тяжело писать это, но нельзя забыть ни одной детали, потому что еще есть люди, которые при нашем возвращении скептически улыбались, думая, что мы спали одиннадцать лет на ложе из роз. Здесь, в Харькове, повторились уже начавшиеся в Череповце и вызванные несъедобными продуктами заболевания дизентерией…» (С. 438).