Голубой бриллиант (Сборник)

Шевцов Иван Михайлович

института, которому задолжала длинный хвост несданных

зачетов. Наташа без особых колебаний приняла предложение

Евгения работать в "Пресс-банке", соблазнившись приличным

окладом и тайной надеждой на интимную связь с очаровавшим

ее банкиром. Интимная связь состоялась, но была очень

непродолжительной, поскольку вскоре появилась в офисе

Соколова новая сотрудница с дипломом престижного вуза

Любовь Андреева. Тайные иллюзии Наташи лопнули,

как

надувной детский шар. Соперница оказалась более удачливой,

и на долю Наташи осталась лишь неумолимая ревность да

глухая, еле теплящаяся надежда: авось надоест ему эта

самоуверенная, хваткая особа, и он вернется к своей

"малышке" - так Евгений называл Наташу в дни их пылкой

страсти. Наташа догадывалась, какое поручение шефа

отправилась выполнять референт-переводчик. К свиданию у

себя на квартире Любочка всегда готовилась основательно -

Евгений избегал с ней встреч в ресторанах: не хотел

"засвечиваться". На рестораны Любочка не претендовала, она

чутко улавливала желания своего шефа, никогда им не

перечила и всегда старалась угождать. Она знала, что Евгения

вполне устраивает ее "гнездышко", обставленное пока еще

скромно, с минимальным набором необходимых для

нормального обитания вещей, среди которых главенствовала

широкая двуспальная кровать импортного производства.

"Гнездышко" это Любовь Андреева считала временным, в

перспективе ей виделась роскошная вилла где-нибудь в

дальнем зарубежье на берегу теплого моря. Это были сладкие

грезы молодой расчетливой женщины, верившей в свою

фортуну, в то, что всё сбудется, как задумано.

Уходя из офиса, Евгений позвонил жене и тоном

глубокого сожаления предупредил ее, что он сегодня вынужден

будет задержаться часов до одиннадцати, пояснив на всякий

случай "в связи со вчерашней историей". Нет, он не обманывал

жену, просто он часто пользовался "святой ложью",

злоупотреблял "ложью во спасение" и ничего

предосудительного в этом не находил. После разговора с

286

Таней он позвонил Любочке и сказал только одно слово:

"Выезжаю!"

Дверь Евгений открыл своим ключом, и уже в прихожей

Любочка в легком халатике, надетом на совершенно голое

тело, густо благоухая дорогими духами, бросилась в его

объятия, осыпав жаркими поцелуями, на которые она была

неистощимая и неподражаемая искусница. Пестрый, с

большими розовыми цветами халатик плотно обтягивал ее

упругие плечи и одновременно обнажал кофейно-загорелые

тугие груди и ляжки. Все ее тело излучало обжигающий огонь,

в который

любил бросаться Евгений с беззаветной

опрометчивостью.

Магнитофон исторгал истерическую какафонию, которую

денно и нощно выплескивает на зрителей телеэкран,

афишируя, как стада обезумевших двуногих баранов в

психическом экстазе приветствуют безголосого козла,

выкрикивающего в микрофон какие-то невнятные, режущие

слух звуки. Любочка принадлежала к этому стаду, ей нравилась

такая чертовщина. Постепенно и незаметно для себя под ее

влияние попал и Евгений, и этот патологический визг уже не

раздражал его, как прежде.

Посреди комнаты, между двумя мягкими креслами,

обтянутыми черной кожей, стоял круглый журнальный столик,

сервированный холодными деликатесами, увенчанными

бутылкой шампанского (для Евгения) и "Амаретти" (для Любы).

– Я только что приняла душ, теперь твоя очередь, - как

всегда деликатно напомнила Любочка и проводила Евгения в

ванную.

Из ванной Евгений вышел распаренный, розовый,

ядреный. Упругое, мускулистое, упитанное тело прикрывали

васильковые плавки и небрежно наброшенная на плечи

незастегнутая рубашка. Он сел за стол, наполнил хрустальные

фужеры, и Любочка, держа и одной руке свое "Амаретти", а

другой игриво прикрывая халатиком кокетливо

выглядывающую грудь, встала и с напыщенной

торжественностью произнесла тост:

– Дорогой мой Женечка, родной, любимый, обожаемый.

Я хочу выпить, поблагодарить судьбу за то, что она отвела от

тебя эти ужасные бандитские пули.
– Не садясь, с молодецкой

удалью она выпила до дна, поставила пустой фужер и,

подойдя к Евгению сзади, охватила обеими руками его голову,

крепко впилась в его губы и вонзила свой проворный язык в

полость его рта.

287

На второй тост не хватило терпения: распахнутая

постель зазывно влекла, и у них не было желания противиться

этому зову. В постели она почувствовала его недостаточную

активность или неприсущую ему пассивность, спросила:

– Что с тобой, милый? Ты сегодня сам не свой. Тебя

расстроила стрельба?

– Да причем здесь стрельба?
– резко ответил он и тотчас

же понял неуместность своей невольной вспышки, смягчился: -

Есть, Любочка, более серьезные проблемы, и ты их знаешь.

– Ты думаешь, крах неизбежен?.. - Он не ответил. -

Скажи, тебя это тревожит?..

– А по-твоему это пустячок? Да?

– Но ты же рассчитывал на содействие Ярового, -