Голубой бриллиант (Сборник)

Шевцов Иван Михайлович

– съязвил Воронин и, посмотрев печально на Ларису,

прибавил: - "Все будет хорошо, Русь будет великой, но как

трудно ждать и как трудно дождаться". Это сказал Александр

Блок.
– Он и не дождался, - с грустью молвил Лукич.
– И не

многие из здесь присутствующих дождутся.

– Артем дождется, - сказал я и взглядом указал на

скромно сидящего, безмолвного курсанта высшего

пограничного училища Артема Богородского - внука Лукича.

–

Боюсь я, друзья-товарищи, что наш оптимизм ничем не

подкреплен. И я больше склоняюсь к пессимизму, - вздохнув с

грустинкой, сказал Лукич. - Будущее России мне видится в

сплошном кошмаре. Иногда... Русские, украинцы, белорусы, и

другие народы, населяющие российские просторы, исчезнут,

как нации. Из их осколков нынешние Чубайсы и гусинские

создадут совершенно новый конгломерат биомассы без

истории, без корней. И дадут ему имя - гой. И будет страна

Гойяния, не государство, а страна. Страна рабов, страна

господ. Рабы - гои, господа - евреи. Вот тогда они и не будут

протестовать против пятого пункта ни в паспорте, ни в анкете.

Они с гордостью будут писать в своих паспортах

национальность - еврей. Артем же Богородский в своем

паспорте напишет - гой, что будет означать недочеловек,

скотина, раб. Дело к этому идет. К сожалению, ни Артем, ни его

сверстники это не понимают. Вот так-то господа-товарищи.

Он опустил голову и мрачно уставился в стол. Мы

молчали. Никто не решался ни возразить, ни поддержать.

Какая-то зловещая тишина опрокинулась на нас и словно

парализовала, лишив дара речи.

Мы были все единомышленники, друзья Лукича,

поклонники его большого таланта. Мы уважали его, как

патриота и гражданина, за его прямоту и честность. Мы

511

спорили по частностям, дружески подтрунивали над

товарищами. Лукич говорил:

– Друзья мои, я хочу что б о каждом из вас потомки могли

сказать словами Шекспира: "Он человеком был, человек во

всем".Попросили Виталия почитать стихи. И он читал. Сначала

патриотические, разящие, как меч, о распятой и опозоренной

России, читал с болью, с надрывом. Они звучали как набатный

колокол, волновали до слез, до спазм в горле. Наши восторги

его воодушевляли и поднимали. Пили тост за его творчество. А

он разрумяненный, возбужденный прибирал падающие на

крутой лоб пряди седых волос, прочно овладел аудиторией и

уже не мог остановиться.

– Отдохнем от политики, перейдем на лирику, - весело

сказал Виталий и проникновенно посмотрел на Ларису.

– Я прочту вам два лирических стихотворения. Одно

давнишнее,

еще в советские годы написанное, и совсем новое,

не опубликованное.

И удивительно: эти стихи в его исполнении звучали как-то

непривычно, однотонно - певуче и мягко, словно ласкали. И я

понял: он читает их для Ларисы, которая ему приглянулась. Он

хотел ей нравиться, хотел обратить на себя ее внимание.

Самоуверенный и самовлюбленный, он считал себя

неотразимым сердцеедом перед чарами и поэзией которого ни

одна интеллектуальная девица не устоит. По этому поводу я

иронизировал: "Ты не прав, Виталий, интеллектуалки более

устойчивы, чем дуры". Он не обижался. Ларису он считал

интеллектуалкой, хоть и познакомился с ней только вчера в

театре. На Ларису "клал глаз" и думский депутат, который

старался выдать себя за важную государственную персону.

Лариса сидела между депутатом и Ююкиным, за которым

неустанно бдила Настя, и потому художник вел себя довольно

скромно, оставив свою соседку на присмотр думца, который ни

на минуту не оставлял пустым ее фужер и все чокался о него

своей рюмкой с коньяком, предлагая ей выпить. Его излишнее

внимание к Ларисе явно не понравилось Лукичу, и тот без

всякого повода съязвил:

– У вас в Думе уж больно важничают. А важность - это

маска посредственности. Вы обратили внимание: серенькие

птицы лучше поют, чем пестрые, с разукрашенным опереньем.

Самый главный певец - соловей, он внешне совсем

невзрачный. За то голос! Божественный. А пестрая сойка

512

вместо песни издает скрежет и визг, будто ей на хвост

наступили.

– А иволга!
– вставил я.
– Прекрасный голос-флейта. И

оперенье, что надо: золото с чернью. Очарование!

– Это исключение, - возразил Лукич.
– Да к тому же она не

здешняя, приблудная, из теплых краев южного полушария.

Спорить с Лукичом было трудно: в птицах он хорошо

разбирался, знал их жизнь, повадки, привычки. Воронин сидел

напротив Ларисы и злился на депутата. Что б отвлечь на себя

внимание Ларисы, он предложил послушать шуточные стихи

своих друзей-поэтов. Сначала прочитал Феликса Чуева:

Хоть усыпь ее, Несмеяну,

Грудой золота, серебра, -

Все равно будет жить с Иваном,

А любить будет Петра.

Это тянется беспрестанно,