Голубой бриллиант (Сборник)
Шрифт:
Я подумал: сколько в ней сохранилось контрастов:
детская наивность и зрелая мудрость, залихватское озорство и
аналитическое глубокомыслие, суеверие и убежденная
религиозность, патриотизм и неприятие Октябрьской
революции, твердость характера и душевная щедрость.
Женщина моей мечты.
За поляной начинался смешанный лес с преобладанием
ели. В лесу было сухо, пахло смолой. В еловых лапах
мелькнул огненный хвост белки. Лариса
любопытством наблюдала за ней. В ореховом кусте
затрепыхала серенькая птичка.
– Это кто?
– спросила Лариса.
– Зоряночка, - ответил я.
– А как ты узнал? Она же серенькая, как воробей.
– У нее нагрудничек оранжевый.
– А почему они не поют?
502
– Они свое отпели - весной и в начале лета. - В это
время заскрежетал скрипучий голос. Лариса насторожилась:
– Кто это? Кошка?
– Это сойка. Красивое оперенье. А голос неприятный. Ты
права - кошачий.
Вскоре мы увидели и сойку, да еще услышали
автоматную дробь желны или черного дятла. Мне доставляло
большое удовольствие знакомить ее, выросшую на городском
асфальте, с родной природой. На нашем пути попадались и
грибы - разные, съедобные и ядовитые: сыроежки, чернушки,
свинушки, мухоморы, даже наткнулись на сильно ядовитую
бледную поганку. Домой вернулись слегка усталые, но
довольные, и стали готовить ужин. Солнце погрузилось в
пучину леса, нагретый за день воздух стал густым и мягким.
Лариса вдруг сказала:
– Я согласна с тобой - природа - это великое творение
Создателя. Она облагораживает человека. Влюбленный в
природу благороден и возвышен душой.
– Что бы глубоко любить - надо хорошо знать предмет
любви, - сказал я.
– Ты мне поможешь познать природу? Поможешь? -
настаивала она.
– Обязательно, родная.
– ответил я, а она бросилась ко
мне и поцеловала в щеку.
За ужином мы распили бутылку полусладкого вина,
розового, "старо монастырского" и включили радиоволну
"Ретро". Мы выключили свет и растопили камин. Сидя у огня
рядышком друг с другом мы с наслаждением слушали дивные
мелодии русских и советских песен. Эти песни моего детства,
юности, зрелости, песни моей жизни всегда поднимают в душе
горячую волну чувств, сжимают горло и высекают слезу. Их не
знает и не поет молодежь, наши наследники, их не поют в
городах. Лишь только в селах можно иногда услышать их от
ветеранов войны и труда, от людей пожилых и среднего
возраста. Лариса села ко мне на колени
руками. Ее трепетные, горячие губы обожгли мою шею, а
ласковые, нежные руки мягко скользили по моим обнаженным
плечам, поднимая благостную волну по всему телу. Сухие
березовые дрова весело потрескивали в камине, и неровные,
зыбкие сполохи пламя освещали ее озорное, возбужденное
лицо, шею, полуоткрытую грудь, лизали круглые колени, играли
на разгоряченных щеках, сверкали в счастливых глазах. Она
сказала:
503
– Я думаю о возрастом барьере. Все это ерунда, никакого
барьера нет, когда есть любовь. А если нет любви, то и у
одногодок возникает барьер. Нам с тобой хорошо. Мне - очень.
– А по "Ретро" неслись знакомые слова: "И думы все, и мысли
все я посвящаю одной тебе".
Вечер был теплый, ласковый, совсем летний, тишина и
теплынь умиротворяли. Мы вышли в сад. Огромная луна
повисла над поселком, и ее бледный свет, скользя по
деревьям и кустам, создавал сказочные, таинственные
картины. В полночь невесть откуда возникшие облака смыли
луну, на небе засверкали зарницы. Они полыхали на западной
стороне неба, тревожно и непрестанно. В начале молча, в
тиши, теряясь в березовых кудрях. А потом где-то далеко
послышалось негромкое, сдержанное ворчание - не то гул
проходящего поезда, не то гром, слабый, нерешительный. Но с
каждой минутой звуки становились сильнее, раскатистей,
превращаясь в гул. Приближалась гроза. Резкие, острые
росчерки молний кромсали черный купол неба, и раскаты
грома разбудили лес, - он встрепенулся, вздрогнул и зашумел.
Сверху на него обрушился ливневый шквал. Мы вошли в дом.
Лариса была возбуждена. Взволнованным голосом говорила:
– Я впервые видела такое. Это нечто божественное! В
такие минуты всем существом своим, сердцем и разумом
чувствуешь и понимаешь величие и красоту мироздания. И
свою незначительность, временность в этом вечном и
бесконечном.
– Ну зачем так - незначительность? Мы много значим,
когда мы вместе, - сказал я и почему-то прибавил вдруг
подступившие ко мне слова: - Ты моя совесть, моя жизнь.
Глава пятая
АВТОР
В начале сентября мне позвонил Лукич и сказал, что есть
необходимость повидаться с ним. Я предложил ему
встретиться у меня дома, но он настаивал, чтоб встреча
состоялась у него на московской квартире: мол, надо обсудить