Голубой бриллиант (Сборник)

Шевцов Иван Михайлович

струнам. Я слушал Ларису на теплоходе, - мне нравилась

манера ее исполнения, нравился голос. "Не уходи" был,

очевидно, ее любимый романс. Пела ее душа,

исстрадавшаяся, тоскующая и жаждущая любви искренней,

страстной. Казалось, она не поет, а покрывает поцелуями уста

и очи и чело любимого. Пение ее завораживало, увлекало в

дивный мир несбыточных желаний и грез. Она зачаровывала

не только своей молодостью и благородной статью, не только

пением,

но искренним естеством и неподдельным

целомудрием. Ее гибкая фигура, вдохновенное лицо - вся она

была окружена прозрачным ореолом света и чистоты. Она

доставила всем нам радость.

Под вечер Лукич сказал Артему, что не пора ли ему

откланяться и во время быть в училище.

– А можно мне у тебя, дедушка, заночевать? -

неожиданно напросился Артем.

– Заночевать?
– удивился Лукич.
– Это зачем? Разве тебя

с ночевкой отпустили?

– Не важно, завтра же воскресенье.

– Нет, Тема, тебе надо возвращаться в часть. Ты человек

служивый, военный и должен соблюдать дисциплину. Да к тому

же у меня и спать негде. Видишь сколько гостей.

515

– Они что, останутся?
– удивился Артем.

– Некоторые останутся. Так что, внучек, поезжай.

Естественно, под гостями Лукич имел в виду Ларису:

лишь она оставалась у него ночевать.

Раздосадованный и недовольный курсант уехал в

училище. А вскоре и мы разбрелись по домам. Вечером мне

позвонил Лукич и встревоженным голосом спросил:

– Не ты ли случайно взял из рамочки фотографию

Ларисы?
– Странный вопрос и тон озадачили меня.

– Фотографию Ларисы? С какой стати?

– Понимаешь, кто-то из гостей вынул из рамочки. Зачем?

– Может кто-то решил пошутить? - не очень уверенно

предположил я.

– Что за дурацкие шутки?! И кто по-твоему мог так

шутить? Тебя я, конечно, исключаю. И генерала тоже.

– Исключай и Баритона и его спутницу, - подсказал я.
– И,

пожалуй, Ююкиных.

– Итак, остаются двое подозреваемых: поэт и депутат.

Дон Жуаны. Видал, как они павлиньи хвосты распускали?!

– Под воздействием спиртных паров.

– Виталий и без паров петушится, любит любить.

– Как и каждый нормальный мужчина, как и ты, -заметил

я. История с фотографией меня забавляла. Но Лукич всерьез

был возмущен и разгневан.

– А может сама Лариса?
– вслух предположил я.

– Да нет, зачем ей, с какой стати?
– решительно отвел

Лукич.
– Кто-то из этих ловеласов-шутников.

– Что-то не верится мне, -усомнился я. - Взрослые

мужики, серьезные...
– Слово "взрослые"

меня осенило, навело

на мысль: - А ты забыл, что среди взрослых мужиков был один

не совсем взрослый?
– Лукич умолк, соображая.

– Артем? Ты его имеешь в виду?

– А почему бы и нет? Ты бы видел восторг и обожание в

его пламенеющем взгляде, которым он лобызал прекрасную

деву. - Гм... интересно, - заулыбался Лукич.
– Мальчишка. Да

она старше его на десять лет.

– Но ведь ты старше ее почти на сорок лет.
– Мои слова

больно царапнули Лукича. Он молвил, словно в оправдание:

– Гений прав: все возрасты покорны. Юношу я могу

понять. Но кабелей-хищников...

Видно ухаживания Воронина и депутата крепко задели

его чувствительную струну, он явно ревновал, при том, как мне

516

казалось, без причины: Лариса не давала повода для

ревности, вела она себя скромно, с достоинством. Даже

легкого кокетства, присущего любой, тем более интересной

женщине, она не позволяла себе. Я сказал:

– Ты должен смириться с мыслью, что хищники будут

всегда встречаться на твоем пути, пока рядом с тобой будет

Лариса. Молодая, да к тому же обаятельная жена - не легкая

ноша. Надо научиться обуздать ревность, особенно

беспричинную.

– Ладно, советчик, как-нибудь сами разберемся, -

оборвал он меня и, буркнув "до встречи", положил трубку.

А встретились мы на другой день в клубе воинской части.

Там собрались ветераны Великой Отечественной и Афгана,

пенсионеры двух поколений. Мы приехали вчетвером: Лукич,

Воронин, генерал и я. Зал человек на триста был полон.

Сидело, уходящее в бессмертие, советское племя сталинских

богатырей. Это были мои ровесники и однополчане по Великой

Отечественной. Я смотрел на их суровые лица, в их горящие

гневом, гордые глаза, и мне казалось, что каждого я знаю

поименно, с каждым где-то когда-то встречался на поле боя, то

ли на юго-западной границе на рассвете в субботу двадцать

второго июня то ли под Тулой, сдерживая танковую армаду

гитлеровского генерала Гудериана, - до чего же родные были

мне их лица. Они знали Лукича по кинофильмам советской

поры, их уже известили, что Лукич отказался от ельцинского

ордена, и этот поступок они оценили.

С Лукичом и Ворониным мы и прежде выступали перед

разной аудиторией. Если для Виталия чтение стихов было

обычным делом, он читал свои стихи, - то для Лукича

предпочтенным, казалось бы, должны быть монологи из