Голубые мустанги

Шем Айдын

– Очень хочу!
– с детской непосредственностью ответил мальчик. Один из мужчин достал из фанерного шкафа полотенце, в которое были завернуты кусочки лепешки и белые мучнистые конфеты-парварда. На нагретую чугунную плиту печки он поставил большой медный чайник, и вскоре уже мальчик уплетал куски лепешки, запивая их чаем - эта еда была для Февзи, уже давно питавшегося одними только распаренными зернами кукурузы, роскошным обедом.

...Мальчика взяли сторожем в контору, отправив домой непроворного старика-узбека, выполнявшего до того обязанности сторожа и дневного служки.

 Еды было вдосталь. Раза два-три в неделю совхозное начальство затевало плов. Штатным шеф-поваром выступал всегда один и тот же человек - шофер одного из заместителей директора совхоза. Иногда кто-нибудь из главных начальников мог сказать штатному шеф-повару:

– Бор, ойнаб кель! Иди, погуляй!
– и сам брал в руки кевгир - большую шумовку из кованного железа.

Сам бросал в раскаленное масло небольшую очищенную луковицу, вытаскивал ее после того, как она зарумянится - масло, значит, уже прогрето. После этого насыпал в казан тонко нарезанный лук и помешивал кевгиром, пока лук не приобретал золотистый цвет. Так как масло сильно нагрето, лук очень скоро доходит до требуемого состояния, и тогда сразу в раскаленное масло опускают куски мяса, заранее хорошо промытые и очищенные от пленки и жил. Когда мясо несколько прожаривается, к нему засыпают нарезанную лапшой морковь. Лук, морковь и мясо заранее готовят двое или трое помощников - из работников низшего ранга. Когда морковь становится мягкой - "умирает", как называют это узбеки, - в казан наливают воду и некоторое время кипятят. Еще до воды в поджариваемое с морковью и луком мясо добавляют специи - кара-зиру, барбарис, красный перец и та аппетитная смесь, которая образуется в казане, называется "зырвак". За это время уже хорошо промыт рис - до чистой сливной воды, чтобы не оставалось рисового крахмала. Рис засыпают в казан и резко уменьшают жар в очаге. Сколько налить воды, когда убрать жар из под казана - в знании этого заключено мастерство Готовящего плов. И вот над кипящими водами в казане то там, то здесь появляются островки суши. Наконец, вода уходит, рисовая площадка оказывается вся покрытой маленькими действующими вулканами, которые брызгаются мелкими каплями смеси воды и масла, пыхтят, выдыхая ароматы, дразнящие ноздри заядлых любителей плова. Эти любители и ценители прерывают беседу и то один, то другой медленно подходят к казану, и без слов с минуту созерцают поверхность казана, как свидетели деяний Создателя созерцали, наверное, поверхность созревающей земной тверди. Сам же Мастер Плова с кевгиром в руках подравнивает рыжий от масла и моркови рис с краев, пробует с кованной поверхности сок, чтобы определить, достаточно ли вложено соли и перца, протыкает, наконец, рисовую гладь кевгиром, и на поверхности тверди, восставшей из глубин недавно бурлящей жидкости, возникают глубокие расщелины, в которых теперь только и можно увидеть вскипающий сок, который постепенно исчезает, внедряясь в медленно разбухающие зерна риса. При этом Мастер уже знает о своем успехе, он уже триумфатор, о чем свидетельствуют и ароматы, вырывающиеся из недр расщелин, и золотистый цвет чудного творения, возникшего в казане из соединения простого риса, обычного мяса, обыденной моркови и хлопкового масла, схожего в непрокаленном состоянии по вкусу с касторкой - кошмаром моего детства. Если возбужденные запахами созерцатели чудесного превращения и говорят между собой о нем, о плове, вспоминая события, связанные с этой альфой и омегой бытия мирных узбеков, то сам мастер больше молчит или же бросает реплики, касающиеся чего угодно, но никак не относящиеся к тому, над чем он вдохновенно священнодействует с кованным кевгиром в руках. Я так и не узнал, то ли упоминание о плове для Мастера в эти минуты его жизни являются табу, то ли это обычная скромность художника, готового вскоре представить свой труд на суд требовательных ценителей.

И вот в известный только самому Мастеру момент он собирает кевгиром рис в горку, быстро выгребает все горячие угли из под казана и накрывает его крышкой. Накрывает плотно, иногда даже щели в большой дощатой крышке приходится обкладывать мокрыми платками, чтобы Дух плова не улетал под небеса, чтобы полностью пропитались им рисовые зерна.

И вот когда плов готов, о чем Мастер узнает по тайным приметам, известным только членам цеха Умеющих Готовить Настоящий Плов, он бросает на крышку казана полотенце, которое все это время лежало у него на плече и которым он обтирал пот со лба, и громко обращается к шеф-повару, который после своего отстранения от котла ошивался где-то в сторонке, вполголоса дублируя распоряжения Того, Который держит в руках кевгир, и не осмеливался оказаться вблизи очага, на котором готовиться плов, дабы Мастер не заподозрил его в наставнических поползновениях. Так вот Мастер бросает на крышку казана полотенце, рядом кладет кевгир и громко обращается к штатному шеф-повару:

– Иди, займись своим пловом!

Он с подчеркнутой усталостью садится за стол, ему также с подчеркнутой поспешностью почтительно протягивают пиалу с чаем, а беседа при этом по содержанию далека от плова, ожиданием которого-то и заняты на самом деле помыслы всех присутствующих.

И вот на середину стола (или расстеленной на помосте скатерти) шеф-повар ставит большое блюдо, на котором горой наложен рассыпчатый ароматнейший и аппетитнейший плов - шедевр азиатской кухни. Вот теперь страждущие

этого шедевра дают волю своему красноречию, воздается хвала представшему перед ними плову и его вдохновенному создателю. И в этой хвале нет лести и лицемерия - плов великолепен! И самому Мастеру теперь, когда высокую оценку его творению дали другие, не возбраняется похвастаться своим умением, вспомнить другие случаи, когда приготовленный им плов был так же великолепен, а, может быть, и еще лучше. И тут, обычно, кто-то из соучастников трапезы обращается безадресно к кому-то из тех, кто не имеет права восседать за дастурханом номер один без особого приглашения, которое вероятней всего не последует:

– Эй! Вымой-ка пиалы и подай сюда!

Этот, до того нам неведомый соучастник происходящего, достает откуда-то бутылку водки, зубами отдирает мягкую крышку и наливает в немедленно поданные пиалы огненную воду. Первую пиалу подносят старшему по служебному положению или почетному гостю, если таковой имеется. Тот в свою очередь передает эту первую пиалу Мастеру, приготовившему сегодняшний плов. Тосты здесь не приняты, ибо Пророк вообще не поощряет выпивающих. Пьют водку без возгласов, чинно. И пьют ее один раз, перед тем, как наполнить свои желудки пловом, ибо известно, что ежели принимать водку в процессе еды, то залитый сверху огненной водой вареный рис комкуется, цементируется и человек очень даже может не дожить до утра следующего дня. Но эта огненная вода имеет обычай дарить расторможенность, развязывать языки. И возникает за столом шумная беседа, содержанием которой, по крайней мере, в первые полчаса, является плов - кто, где, когда, с кем ел за последние десять лет такой же прекрасный плов, какой довелось есть сегодня.

Младшие по служебному положению и те, кто в самом низу иерархической лестницы - сторожа, уборщики, случайные посетители, где-то в другой комнате начинают есть плов только после того, как на дастурхан номер один будет подано второе блюдо с пловом. Казан обычно большой и плова хватает на всех.

Отъелся на плове и бедный сирота. Но каждый раз, наблюдая застолье толстопузых, довольных жизнью совхозных начальников, он вспоминал, как опустившись на корточки за бараком Мурат-эмдже разбивал камнем замотанные в тряпку зерна кукурузы и слезы катились по его изможденному землистому лицу. Февзи знал, что эту картину он не забудет никогда. И он не хотел ее забывать.

Днем он выполнял разные поручения начальства. Делал он все быстро, весело, он был рад тому, что он нужен, что конторские люди говорят о нем с доброй улыбкой. Он мог и печь растопить, и сапоги почистить, и верхом на лошади доскакать куда прикажут. Вечером, когда все работники конторы расходились по домам, он накормив двух прирученных им больших, но не злых собак, укладывался спать на тахте в кабинете директора совхоза. Нередко ночью раздавался телефонный звонок из райкома или из райисполкома, тогда Февзи отвечал, что начальство, мол, только что вышло, что оно сейчас же перезвонит - и стрелой мчался в дом директора или парторга, которым почему-то не догадались поставить параллельные телефонные аппараты.

Весной, когда земля подсохла, Февзи пошел на могилу матери и Мурата-эмдже. Он увидел, что уголок земли, где были похоронены его мама и его односельчане, распахан, от могильных холмиков не осталось и следа. Мальчик заплакал и вспомнил, как Мурат-эмдже наставлял его копать глубокие могилы, чтобы покойники не были потревожены, если земля будет распахана. И Февзи копал глубокие могилы. Сейчас он сел на вывороченную плугом землю, под которой покоилась его мама, и слезы лились из его глаз, но он плакал молча, чтобы не потревожить своих мертвецов. Он поклялся себе, что никогда не забудет эту страшную зиму, что детям и внукам передаст ненависть к тем безымянным злодеям, которые весной сорок четвертого года вдруг лишили людей их отчей земли, вывезли на мучительную смерть в чужие края.

В начале мая узнал Февзи, что закончилась война. В совхозе созвали людей на митинг. Облаченный в праздничный шелковый халат один из работников конторы бил в бубен, девушки и парни танцевали прелестные узбекские танцы. Можно было слышать, как в некоторых соседних дворах в голос плачут женщины, которые уже не дождутся возвращения своих мужей или сыновей...

 После окончания митинга Февзи подошел к парторгу и спросил:

– Теперь нас отвезут домой?

– Куда отвезут?
– не понял парторг.

– Домой отвезут, в Крым?
– нетерпеливо повторил Февзи.

– Может быть, - чуть подумав ответил парторг, - может быть, теперь отвезут.

Кто их знает, думал парторг, война закончилась, может и отвезут теперь татар в их Крым. Только, думал про себя парторг, вагонов на обратный путь надо будет раза в два меньше. Сколько их здесь поумирало...

И еще раз, уже осенью, когда начал созревать хлопок, пришел Февзи на место, где он похоронил маму и других близких людей. Он нашел на кусте, выросшем в изголовье материнской могилы, раскрывшуюся коробочку хлопка и вытащив из нее пять нежных долек взял их с собой на память. Он покидал эту землю, и, наверное, навсегда.