Голубые мустанги

Шем Айдын

 От имени Антонины Васильевны в НКВД Узбекистана Тимофей Иванович написал запрос о местонахождении высланных из Крыма девочек - далее сообщались имена, фамилия, прежнее местожительство. Мотивировалась просьба тем, что "это дочери моей подруги детства". В пришедшем через два месяца ответе в двух строчках сообщалось, что сведений о переселении в Узбекистан населения из какого-либо региона не имеется - подпись неразборчива.

Тимофей Иванович написал письмо в Ташкент своему двоюродному брату, который в двадцатых годах бежал из Самарской губернии в Узбекистан. Брат работал на тракторном заводе и в ответном письме сообщил, что у них на заводе работают крымские татары. Если будут подробные сведения о девочках, - где они жили, откуда их выслали,

то можно будет начать поиски. Это был хороший шанс, и в Ташкент тотчас же было сообщены имена девочек, имена их родителей и других родственников, а также полученная в Симферополе информация о предполагаемом названии мест, где могли оказаться ехавшие в их эшелоне люди.

Между тем наступила осень. Обитатели маленького домика на окраине города собрали урожай картошки и лука, тыква в этот год поспела хорошая, крупная. На зиму еды должно было хватить, да еще двух кабанчиков взялись откармливать на продажу. Хатидже купила шерсть, напряла нить и стала вязать носки - тоже на продажу. Весной, по всей видимости, придется ехать в Узбекистан.

Брат, который принял близко к сердцу несчастье потерявшей детей женщины, вскоре сообщил названия городов, где предположительно могли находиться девочки. Среди этих городов был и Коканд, но были и Бегават, и Андижан, и Наманган... Крымчане, работавшие на тракторном заводе, предпринимали отчаянные усилия, но следы девочек отыскать не удавалось. Была сочинена легенда, что поиски ведут русские родственники оставшихся сиротами девочек. На имя Тимофея Ивановича пришли письма от двух-трех старых знакомых Хатидже, в том числе и от тех, кто был в том самом эшелоне. Но никому не было известно местонахождение ее дочерей. Одна из корреспонденток сообщала, что девочек взяла к себе женщина по имени Селиме. По этому имени пробовали отыскать девочек те, кто оказался причастен к поискам. Но никто из ехавших в том эшелоне не знал, что Селиме уехала на шахты в Майли-сай, поэтому ее исчезновение вместе с детьми заставляло думать о самом худшем...

Не имея представления о реальном масштабе трагедии своих земляков, Хатидже даже несколько успокоилась. Такое всеобщее участие в поисках ее дочерей внушало ей надежды, что их не могут не найти. Она ждала конца зимних непогод.

В самом конце апреля, когда огород был вскопан и засажен, Хатидже вместе с Тимофеем Ивановичем собрались в поездку. Отварили картошки, завернули в полотенце две буханки ржаного хлеба, да еще прихватили торбочку сухарей - кто знает, как там в Узбекистане будет. С небольшими котомками за плечами отправились путники через степь к железнодорожному полустанку, Тимофей Иванович решил не привлекать внимания к себе и к Хатидже на городском вокзале, где шныряли милицейские и чекистские шпики.

За трое суток в переполненном общем вагоне доехали до Ташкента. Тесный и шумный трамвай довез их до поворота под мост, откуда надо было добираться пешком. Город поразил их многолюдностью, разнообразной публикой, среди которой узбеки встречались редко - все больше убого одетые, говорящие по-русски жители.

Брат Тимофея Ивановича имел небольшой и приземистый, но свой домик в конце улочки, отходящей от большой дороги, по которой в обе стороны катили, поднимая клубы пыли, грузовики, груженные по большей части разнообразными строительными материалами. Накормив гостей хорошим украинским борщом, который хозяйка сварила на костном бульоне, Михал Михалыч, так звали кузена, отправился за татарином Исмаилом, с которым вместе работал. Все делалось с соблюдением конспирации, ибо, если повезет, предполагалось похитить и тайно от НКВД увезти двух татарских девочек - спецпереселенок. Хатидже здесь выступала под именем тети Вали, якобы жены погибшего на войне родного дяди девочек. Исмаил рассказал, что поиски дочерей Хатидже сильно затруднены тем, что татары здесь не имеют права свободно перемещаться даже в пределах города. Есть строго очерченные кварталы, выходить за пределы которых запрещено - по граничным улицам ходят шпики, среди которых, к великому

стыду, есть и крымские татары, и перешедшего на противоположный тротуар ожидает суровое наказание, вплоть до многолетнего срока заключения. Тимофей Иванович и Хатидже не хотели верить сказанному, но Михал Михалыч подтвердил и назвал даже парня из крымских татар, семья которого снимала для жилья землянку в соседнем дворе, и которого отправили за прогулку в центр Ташкента в лагеря, куда-то в Голодную степь, на рытье канала.

Здесь услышала Хатидже о массовых смертях своих земляков летом и осенью прошлого года.

– В зиму вошли уже только крепкие, умирали этой зимой меньше, - рассказывал Исмаил, и поспешно добавил: - Но умирали главным образом старики и дети, малые дети...

Много продумавшая всего Хатидже не предполагала, что действительность оказалась страшнее ее самых пессимистичных измышлений. Массовая гибель народа, тюремное заключение за переход на другую сторону улицы - это не умещалось в голове. В такой ситуации исчезала надежда на то, что она увидит своих несчастных дочерей...

– Эй, эй, эй! Мы зачем сюда приехали, чтобы слезы лить, что ли? Возьми себя в руки, мы должны искать твоих девочек!
– встряхнул свою спутницу Тимофей Иванович.

Недотепа Исмаил тут сказал новость, с которой ему и следовало начинать разговор:

– Тут на днях один из наших встретил на местном базаре земляка, переехавшего сюда из Киргизии к родственникам, из поселка, кажется, Майли-сай. Говорит, там женщина у них рассказывала, как две девочки в их вагоне остались сиротами, мать их задавило поездом где-то в пути. И такое бывало. Так что живым не надо терять надежды.

Хатидже молча глядела на Исмаила, а Тимофей Иванович, понимая, что совпадения возможны, но маловероятны, и что молва со временем искажает содержание любого события, с холодным спокойствием произнес:

– Давай сюда этого приезжего, он мне нужен сейчас же.

– Найдем, найдем, - успокаивающе произнес Исмаил.
– Сейчас, дайте подумать.

Прокрутив в мыслях цепочку знакомств Исмаил воскликнул:

– Все! Я знаю, где его найти! Можно хоть сейчас идти!

– Идем!
– вскочила Хатидже.

Но Тимофей Иванович, еще там у себя дома продумавший план всей операции, категорически возразил:

– Наш приезд разглашать не надо. Тем более, что вы сами рассказываете о шпиках, следящих за каждым шагом татар. Дело может кончиться тем, что нас схватят и сурово накажут. Представляете, чем это может кончиться? Поэтому о нашем приезде никто кроме здесь сидящих не должен знать. Сейчас к этому приезжему из Майли-сая пойдем мы вдвоем с Исмаилом и спокойно, как бы просто из любопытства порасспросим. А повод, по которому мы зайдем к ним мы с Исмаилом придумаем по дороге.

Хатидже очень хотелось возразить, но она заставила работать свой ум, а не чувства, разумность решений Тимофея Ивановича она давно признала.

Когда вернувшийся Тимофей Иванович поведал, что имя женщины, рассказывавшей о судьбе двух девочек Селиме, бедная Хатидже закатила глаза. Когда ее отпоили валерьянкой, то радостный Тимофей Иванович сообщил, что поезд на Майли-сай уходит нынче же ночью и что он оставляет Хатидже на попечение Михал Михалыча и его жены, а сам незамедлительно отправляется в путь. Хатидже не возражала, а все соображала, что по словам Селиме девочки "остались сиротами". Значит - остались!

Время после отъезда Тимофея Ивановича шло неимоверно медленно. Но бедной матери надо было смириться и ждать, ждать. Назавтра пришел Исмаил, пригласил к себе.

– Посторонних не будет, только одна старая женщина, добравшаяся до здешних своих родственников пешком из Бухары, - говорил Исмаил. – Жена моя решила устроить для нее «кош кельды». Ну, будут еще ее родственники.

Исмаил хотел, чтобы Хатидже, целый год не видевшая земляков, побыла со своими, послушала их рассказы. Но Михал Михалыч стал возражать, опасаясь доносчиков. Последнее слово было за самой Хатидже: