Голубые мустанги
Шрифт:
Однажды увидев Исмата, встречающего Айше, возвращающуюся из конторы домой, раис понял, что шансов у его балбеса практически нет никаких.
...Зима в тот год пришла поздно, но была морозная, выпало много снега. Исмат по просьбе Айше привез из Коканда печку в виде жестяного ящика с дверцей, которую общими силами установили в комнате девочек, не привыкших сидеть в холодные дни под одеялами. Такая же печка была в колхозной конторе, и топили ее гуза-паей и дровами. С удивлением наблюдали девочки зимний быт народа, с которым им привелось жить. В морозные дни и мужчины, и женщины, и дети перебегали по протоптанным в глубоком снегу тропинкам из дома в дом в резиновых калошах на босу ногу, а иногда бежали по снегу и вовсе босиком. В то же время Айше не слышала разговоров
Уже в марте зазеленела травка, набухли почки на деревьях и вскоре зацвели, до появления листочков, абрикосовые деревья. Это была совершенно очаровательная пора, когда огромные, с темной бугристой корой деревья урюка оказались окутанными бело-розовыми душистыми облаками, в которых роились проснувшиеся пчелы и шмели. Чуть позже появились красно-фиолетовые цветы на тоже безлистных ветках персиковых деревьев, которые в отличие от урючин никогда не вырастают большими, сохраняя девическую стройность стана и лебяжью гибкость ветвей до самой своей гибели - ничто не вечно... Затем зацвели, предварительно одевшись ярко-зеленой листвой, яблони, тоже порой огромные, зацвела вишня. Но когда покрылись невзрачными мелкими желтыми цветами белесые ветки джиды, из породы маслин, все весенние запахи оказались подавленными пряным и в то же время нежным их ароматом, который кружил голову и будил необычайные мысли и чувства...
Тихим вечером Айше и Исмат сидели на скамейке перед домиком, которую соорудил молодой хозяин по просьбе девушки. Под чувственное воркование горлиц, перемежающееся с гулкими гуканиями удодов, молодой мужчина читал подруге стихи Бабура и Навои:
Если стану воздыхать я по подруге несравненной, Ясный день от дыма вздохов станет полночи темней. Но исчезнет тьма густая, о Бабур, когда в газелях С солнцем лик ее сравнишь ты, с месяцем дугу бровей.Когда же соловей стал выводить свои несравненные трели, заставив замолчать всех других птиц, Исмат признался в любви, и просил Айше стать его женой. Он нежно взял руку девушки и поднес ее к губам, не осмеливаясь целовать. Горячее дыхание молодого мужчины растекалось по ее руке, неизвестные прежде чувства испытывала она, ощущая свою руку, небольшую часть своего тела, в его сильных пальцах, нежно касающихся ее запястья. Ей захотелось, чтобы он обнял ее, сжал в своих объятиях всю ее - никогда не знала она таких чувств. Но ей было ведомо, как должна вести себя порядочная девушка в таких обстоятельствах, и она овладела собой. Не отнимая руки, она, однако, чуть отстранилась:
– Исмат-джан, милый! Никогда я не чувствовала себя такой защищенной, как теперь, когда ты рядом. Я знаю, что могу полюбить тебя, но не сейчас. Я должна найти маму - это сейчас моя главная цель в жизни. Сейчас я не принадлежу себе и не могу сказать тебе "да", но и не говорю "нет". Ты, конечно же, должен меня понять.
Исмат догадывался, что в любом ответе девушки будет упоминание о ее маме, потерянной в приволжских степях, он понимал, что эта проблема занимает сейчас все помыслы, все жизненные
– Почитай еще стихи, - попросила девушка, осторожно высвободив свою руку. Айше хорошо понимала усложненный слог восточных поэтов, потому что язык их был очень близок к ее родному языку, ближе, чем разговорный язык сегодняшних узбеков.
Нет сердца у меня в груди: пока я ждал тебя, Все тело бренное мое опустошил огонь. Ты глянула - и был твой взор потоком жгучих стрел, Меня, как связку камышей, дотла спалил огонь.– читал наизусть стихи Навои молодой художник Исмат.
...Когда Хатидже пришла в себя, она увидела своих новых друзей, окруживших ее с радостными лицами. Хозяйка заставила ее выпить опять же валерьянки, и все оживленно заговорили о том, что все хорошо, что хорошо кончается.
– Когда едем, сегодня или завтра? Когда туда поезд идет?
– вопрошала Хатидже.
Тимофей Иванович дал бедной женщине немного придти в себя и тогда уж начал разговор.
– Хатидже, найти твоих девочек - это даже не половина дела. Главное - вывезти их отсюда. Ты свободный человек, они же находятся под надзором, они ссыльные. Мы хотим, - Тимофей Иванович невольно снизил голос до шепота, - мы хотим тайно их увезти, освободить их. Чтобы добиться успеха нам нужно быть осторожными, быть постоянно начеку, не терять самообладания. Поэтому в колхоз поеду я один. По дороге придумаю, под каким предлогом я заявлюсь к ним. И вот еще что... Когда я их найду, я не стану заезжать в Ташкент... Слушай меня и не возражай! Я дам сюда телеграмму, ну, например, такую: "С мамой все в порядке, выезжаем." Получив телеграмму ты в тот же день уезжай с соблюдением всех предосторожностей. Встретимся, Бог даст, дома.
Хатидже понимала, что Тимофей Иванович как всегда прав и ей надо с ним согласиться. Но у нее появился страх, что замышленное дело не осуществится, что дочерей могут забрать в тюрьму или увезти в наказание куда-нибудь в Сибирь, и ей так и не доведется встретиться с ними. Но она постеснялась вслух говорить об этих своих страхах и смирилась.
Тимофей Иванович же думал о том, что нельзя терять ни дня. Селиме, конечно же, догадалась, что замыслил человек, приехавший узнать о судьбе дочерей Хатидже. Она хоть и обещала никому не рассказывать об их встрече, но женщины не умеют долго сохранять тайну. " Что знает женщина, то знает....". Поэтому он решил завтра же незамедлительно отправиться за девочками, а там - как получиться...
Утром прибежала соседка с криком:
– Война закончилась!
Все шло к тому, что немцы капитулируют. После захвата нашими войсками Берлина это был вопрос нескольких дней. И все же переданное по радио сообщение о подписании акта капитуляции и окончании войны люди слушали и слушали много раз. Это был долгожданный день.
Сын Михал Михалыча стоял со своим полком в Венгрии и теперь родители имели надежду, что Ваня их скоро вернется домой. Конечно же, уехать девятого мая Тимофей Иванович не смог. Заходили знакомые и мало знакомые люди, пили вино, самогон и все другое, что пьется на радостях.
Женщины танцевали парами фокстроты и вальсы прямо на пыльных улицах под столбами с радиорепродукторами. Всю ночь по улицам рабочего городка ходили обнявшись и распевая дождавшиеся заветного дня люди. Всю ночь рыдали в подушки вдовы, получившие похоронку на мужей, и матери, потерявшие на войне сыновей...
На следующий день Тимофей Иванович сел на поезд, идущий Коканд. В кармане он держал фотокарточку Айше, снятую, правда, еще до войны. Но Хатидже заверила его, что дочка мало изменились, что по этой фотографии ее легко будет опознать. Кроме того, этот фотоснимок был предметом, который удостоверял, так сказать, полномочия Тимофея Ивановича.