Гончие Габриэля

Стюарт Мэри

Сидевший рядом со мной Лесман неожиданно выпрямился. В его голосе зазвучали усталость и раздражение, которые показались мне вполне искренними:

– Послушайте, мне и в самом деле жаль, что все так вышло. И не забавы ради выдумываю я все эти трудности. Понимаете, мне самому не по себе оттого, что я оказался в подобном положении, когда приходится отфутболивать вас, хотя сам я вроде бы не должен иметь ко всему этому никакого отношения...

– Ни о чем подобном я даже не подумала, и потом, вам же приказали, не так ли? Я хочу сказать, что это ее дом, и если она попросила вас остаться, то пусть так оно и будет и незачем с этим спорить. Даже

если вы и не являетесь ее официальным доктором, то можете называться управляющим или как-то еще.

– Мальволио будет точнее. Желтые чулки с подвязками крест-накрест и все такое, - в его голосе проскользнули неприятные нотки, которые, впрочем, исчезли так же стремительно, как и возникли. Вслед за этим он продемонстрировал одну из своих обезоруживающих улыбок.
– Вы и сами видите, что положение в любом случае явно ненормальное. Вроде бы пора и привыкнуть... А с другой стороны, это вообще чертовски странная страна, где постепенно привыкаешь почти ко всему. Но я допускаю, что это место может показаться довольно зловещим для любого, кто вроде вас впервые здесь оказывается. Со мной было то же самое, когда я только переступил порог этого дома. Сама она живет там, где раньше располагались покои эмира - во дворике принца, мы так его называем, - а в ее спальне некогда размещался Государственный диван. Сейчас там почти постоянно царит полумрак. Говорят, леди Стэнхоуп из тщеславия поступала так же. Не знаю, что именно движет вашей бабкой - разумеется, не это, возможно, просто воображение, - однако я запомнил, что, когда меня ночью впервые привели сюда, я поначалу подумал, что оказался в сумасшедшем доме. А потом она принялась...
– он замолчал и стал внимательно рассматривать носок своей туфли.
– Вы хорошо помните свою бабку?

– Да куда там. Помню только, что она высокая, темноволосая, с пронзительным взглядом черных глаз, одета во что-то черное, накинутое на плечи наподобие шали. У нее действительно была такая шаль, которую она закалывала булавкой с бриллиантом. Помню, мама говорила, что бриллианты у нее преотвратные. Меня это тогда рассмешило, сама не знаю почему.

– Бриллианты? Боюсь, их давно уже нет. Я, во всяком случае, ничего подобного не видел.

Мне показалось, что Лесман даже расстроился, говоря об этом.

– На самом деле она не такая уж высокая, хотя, думаю, ребенку могла показаться именно такой. Что до ее нарядов, то и они сейчас стали частью легенды.

– О, я знаю, что она любит одеваться мужчиной на восточный манер. Почему бы нет?
– Я расцепила ладони, сжимавшие колено, и вытянула ногу в облегающей брючине.
– В конце концов, я тоже одеваюсь по-мужски, хотя и в европейском стиле.

– Ну, меня-то вы не одурачили, - проговорил Лесман, и впервые за все это время его глаза блеснули по-настоящему живо и без малейшей тени озабоченности во взгляде. Он поднялся.
– Ладно, пойду посмотрю, как там дела. Разумеется, я попытаюсь уговорить ее принять вас сейчас же. Возможно, так оно и получится, и она встретит вас с распростертыми объятиями. Если же нет, то мы подготовим вам все для ночлега. Договорились?

– Договорились.

– Ну что ж, отлично. Если что, сразу доложу о ее отказе.

Он небрежно улыбнулся и ушел.

Я подошла к бассейну и присела рядом с Хамидом на край бортика.

– Вы все слышали?

– Почти все, - ответил он.
– Да, веселенькое дельце получается. Хотите закурить?

– Спасибо, потом. Я вообще мало курю.

– Зато он подымить

любит.

– В смысле?

– В смысле гашиша.

Я выкатила глаза:

– Почему? Что, правда? Откуда вы знаете?

Парень пожал плечами:

– Разве вы не обратили внимание на его глаза? Да и другие признаки, это заметно. И перед тем, как мы вошли, он тоже курил.

– Так вот почему у него был такой сонливый, отрешенный взгляд, словно не от мира сего. Он сказал, что спал, и дал понять, что это просто послеполуденный отдых. А я-то подумала, что большую часть ночи ему приходится проводить у постели моей бабки. Курил! Неудивительно, что ему так не понравилось, когда его оторвали от этого занятия.

– Не думаю, чтобы вы вызвали у него чувство досады. От подобного курения человек расслабляется, ощущает легкость, часто сам толком не понимает, что делает, и вообще с трудом соображает. Я и сам иногда покуриваю - в Ливане так многие делают.

– Вы тоже?! Он улыбнулся:

– Не волнуйтесь, только когда я не за рулем. И совсем немного. Я знаю меру - это может быть очень опасно. На разных людей гашиш действует по-разному; некоторые вовремя останавливаются, а некоторые опаздывают. Вы помните, Лесман сказал, что пишет книгу? Так вот, если он останется здесь и будет продолжать курить марджун, то никогда ее не допишет. Годами будет надеяться, что вот завтра сядет и начнет и что она станет лучшей из книг, которые когда-либо были написаны... но так никогда и не возьмется за перо. Вот так и действует марджун - он вызывает у вас разные видения, но лишает воли запечатлеть их. И кончит он так же, как тот старик, - кашляя на солнце и мечтая, мечтая... Так все же, что вы станете делать, если он придет и скажет, что старая дама вообще вас не примет?

– Даже и не знаю.

– А я бы вот что сделал. Если он заявит, что она отказывается вас принять, то я бы сказал ему, что хочу услышать об этом от самой старухи. Если же он и на это не согласится, то скажу, что послушаюсь только распоряжения настоящего доктора, после чего стану настаивать на ее скорейшем осмотре специалистом из Бейрута. О, разумеется, вам удастся проделать все это гораздо изящнее. Спросите, не порекомендует ли он вам какого-нибудь конкретного доктора и во сколько ему можно было бы завтра приехать? Потом скажете мне, и я обоих вас доставлю.

Хамид говорил ровным, почти бесстрастным голосом, однако я внимательно посмотрела на него.

– Вам что-то не понравилось?

– Ничего особенного, - он снова пожал плечами.
– Похоже на то, что здесь всем заправляет этот парень, и потом, мы ведь располагаем лишь его словами насчет того, что у вашей бабки почти не осталось денег. Между тем она была, повторяю - была очень богатой женщиной.

– Но нашей семье абсолютно без разницы...
– начала было я и тут же осеклась.

Совершенно незачем было объяснять Хамиду, что никто в семье не собирался претендовать на деньги Хэрриет, более того, все хотели, чтобы она распоряжалась ими исключительно по собственному усмотрению. Однако здесь речь шла не только о деньгах.

– Если бабуля и вправду пребывает в полном здравии, то она вполне в состоянии сама о себе позаботиться, и совершенно естественно, что ее вряд ли обрадует вмешательство с моей стороны. Я хочу лишь убедиться в том, что она жива и здорова и способна сама распоряжаться своими "преотвратными" бриллиантами как ей заблагорассудится. Возможно, Лесман прав, и она уже и в самом деле именно так поступила.