Good Again

titania522

Сделав глубокий вдох, я решила удовлетворить его любопытство.

— Я прогулялась сегодня по Дистрикту. Хотела посмотреть, как обстоят дела.

Он взглянул вопросительно.

— И что там было?

И я принялась рассказывать ему о том, что видела в Шлаке, возле закрытых шахт, и, в конце концов, в приюте. Он очень внимательно слушал, особенно когда я заговорила о детях-сиротах.

— Но там не было малышей, — вдруг осознала я.

— Нет, и, наверное, их там и не могло быть, — сказала Пит, спокойно убирая со стола и присаживаясь напротив меня.

Теперь уже я вскинула на него глаза.

—

Почему это тебя не удивляет?

— Там, видимо, остались дети из нашего Дистрикта, которых вернули из Тринадцатого. Они, похоже, очень хотели оставить себе маленьких, а для подростков места не нашлось. В этом и была основная проблема приютов, верно? Малыши либо погибали, либо их усыновляли, а когда они вырастали, становились вообще никому не нужны.

Это так бесконечно меня огорчило, что ко мне вернулась былая тоска. Должно быть, она отразилась и на моем лице, потому что Пит тут же озабоченно сдвинул брови.

— Ты в порядке?

Я пожала плечами, стараясь не брать ничего в голову. Но, видно, безуспешно.

— Просто это так несправедливо. Это значит, что для большинства людей все по-прежнему. Еды у них теперь немного больше, но все равно приходится мерзнуть зимой. А эти дети. Они, видно, потеряли всех родных на войне, если у них вообще были родные. Пережили бомбежку, пытались прижиться в странном новом Дистрикте. Но все напрасно. Они, должно быть, так потеряны, — из глаз без предупреждения полились слезы.
– Пит, ничего не изменилось. Все наши потери оказались бессмысленны.

Чувство, что я тону, захватило меня с новой силой. Я вдруг ощутила, что задыхаюсь от острой душевной боли, от того, что я опять остро несчастна, как будто вместо воздуха вокруг оказалась вода, и я хлебнула ее полной грудью. Пит побледнел от страха и тут же очутился рядом со мной.

— Китнисс, что с тобой? — спросил он, сгребая меня в охапку. Хотя на самом деле прекрасно знал ответ на свой вопрос, и то, что, как и случае со своими приступами ложных воспоминаний, не в силах остановить мое темное затмение. Но раз уж мы были теми, кем были, мы все равно не прекращали борьбы. — Прошу, не надо. Только не это.

Я замотала головой и прошептала ему в грудь:

– Пит, скоро будет год. Ты ведь понимаешь? Год как ее нет, — я чувствовала, как мной вновь овладевает безразличие ко всему, неспособность двигаться. И я не могла их больше игнорировать, они были много сильнее меня. — Все зря. И ее нет.

Я неожиданно встала, не в силах больше находиться в этом окружении. Мне был невыносим и воздух в доме, и мягкая обивка стула, не говоря уже о запахе еды, от которого меня тут же затошнило. Даже прикосновение Пита. Я поцеловала его в щеку — это было последнее, что я была в состоянии сделать — и потом, не говоря больше ни слова, пошла наверх, и остановилась лишь чтобы раздеться до белья, прежде чем нырнуть под одеяло. Я погрузилась в темное нутро мрака, и уже не различала ни шагов Пита, ни его пальцев, расплетающих мне волосы. Его слова скользили мимо моего сознания, нераспознанные, не задевая его. Все, что я хоть как-то могла уловить краем пронизанного болью мозга — этот его умоляющий, отчаянный тон. Но у меня не оставалось больше сил, чтобы снова пробиться к нему. Вместо этого я падала в знакомую уже тьму. Больше всего это походило на смерть.

***

Ход времени для меня отмеряла лишь полоска

света, между неплотно задернутыми шторами. Когда наступала ночь, свет пропадал, а матрас позади меня проседал под весом Пита, который пытался притянуть меня к себе. Теперь я стала словно камень, хотя прежде была податливой и сама льнула к нему. Он что-то нашептывал мне на ухо, порою нежно, порой настойчиво и влажно — поток его слов сопровождали слезы, но я все равно не могла выбраться из своего кокона, даже пошевелиться. Он был так далеко, и во мне не осталось ничего, что рвалось бы к нему. И от осознания этого я лишь сильнее замыкалась в себе.

Время шло, а я дрейфовала из сна в легкую дрему, так до конца толком и не просыпаясь. Когда я действительно спала, я раз за разом видела, как она умирает. И она не прощала мне этого. Вообще ничего не прощала. А самое ужасное, что все это было зря, и этого она тоже мне не прощала. Я просыпалась в холодном поту, меня обнимали и баюкали, у меня саднило горло от криков, но, стоило мне снова ощутить себя в реальном мире, как я вновь уходила в себя, сворачивалась в шарик, лежа на боку. Я чувствовала, что мне приносят еду и воду, но отказывалась от них. Я ощущала запах застарелого перегара и то, что меня гладят по щеке. Хриплый, глубокий голос звал меня знакомым прозвищем, но я слишком далеко уже ушла по темному туннелю, в конце которого меня ждала лишь Прим и завладевшая ею отныне смерть.

Вскоре до меня донесся шелест снимаемого пальто, непривычный теперь стерильный запах, который, кажется, вызывал некогда отвращение. Бледное лицо в обрамлении темных волос, холодное прикосновение трубки стетоскопа, легкая пальпация кожи на моей руке. Я слышала, как возле меня что-то обсуждают, но не желала вслушиваться, и представила себе, что это лишь насекомые, которые громко жужжат над ухом и глубже зарылась в подушки. Потом все стихло, и я постепенно расслабилась и продолжила созерцать трещину пониже подоконника.

Сквозь полудрему я услышала как тихо приоткрылась дверь спальни. Звук проник в клубы окутывавшей мою душу мглы, как рассеянный свет далекого прожектора. Мне вспомнилась нарисованный в одном из школьных учебников маяк на высоком гранитном уступе, святящий проплывающим кораблям сквозь туман и брызги волн — он посылает свой сигнал утлой рыбацкой лодке, затерянной в штормящем море.

Потом послышались шаги, но это была вовсе не тяжелая походка Пита, и это неожиданное для меня явление против моей воли, болезненно вернуло меня в настоящее. На сей раз в моей спальне раздалось цок-цок — легкие ноги на невероятно высоких каблучках. Мне была известна лишь одна особа, которая носит подобную обувь и при этом допущена в мой дом. И я сильней скукожилась под простынями, в надежде, что уже моя поза выразит, насколько я не нуждаюсь сейчас в компании других людей.

Шаги тут же стихли. Возможно, она озирала комнату и неподвижное, напряженное тело под грудой толстых одеял. Она не шевелилась так долго, что я даже стала забывать о ее присутствии, когда она обошла кровать и присела рядом со мной. Я чуточку разлепила веки, чтобы увидеть, что она смотрит на меня: грустно, с нежным выражением в светло-голубых глазах. Она так и сидела рядом, пристально разглядывая меня, как нечто нереально интересное. Потом же она подняла голову и обвела взглядом спальню, удовлетворенно кивнув сама себе.