Горгона и генерал
Шрифт:
— Это вовсе не… — начал было Ливенстоун тревожно.
— Генерал Трапп не нуждается в объяснениях, — отрезала Гиацинта равнодушно. — Он уже уходит.
— Но мы вовсе… — опять попытался что-то прояснить Ливенстоун, и снова гематома не дала ему закончить:
— Генерала Траппа наши торгово-денежные отношения не касаются. Убирайтесь, Бенедикт, — велела она и с королевским достоинством снова натянула на себя покрывало.
Трапп молча развернулся и вышел из комнаты.
Плохо было не то, что он сильно обидел Гиацинту, а то, что ему очень хотелось её обидеть. Как будто
«Мне, пожалуйста, добропорядочных и веселых балагуров»…
Спустившись вниз, чтобы найти себе выпивку, Трапп увидел небольшую тень, мелькнувшую возле столовой.
— Джереми?
Мальчишка так сильно дернулся, что полы рубашки выскользнули из его рук, и серебряное столовое серебро так и посыпалось на пол.
— Черт, — ругнулся Трапп, поморщившись от звона.
— Твою мать, — согласился с ним Джереми и принялся торопливо собирать ложки.
Генерал присел возле него на корточки, задумчиво наблюдая за суетливыми движениями.
— Вот что, друг мой, — сказал он спустя некоторое время. — Оставь-ка ты это слугам и принеси мне выпить.
— Но… — Джереми бросил страдальческий взгляд на честно украденное добро.
— Быстро, — велел Трапп.
Ослушаться мальчишка не посмел. С душераздирающим вздохом выпустив из рук серебро, он отошел к буфету и зажег несколько свечей, чтобы отыскать бутылку.
Осушив полный стакан виски, Трапп кивнул Джереми, приглашая его сесть в кресло напротив.
— И что ты собирался делать, — мягко спросил его генерал, — с этим барахлом? Продать за пару монет на какой-нибудь ярмарке?
Джереми молча кивнул, с независимым видом ковыряя дырку на своей штанине.
— А что ты собирался делать со слухами о том, что генерал Трапп ворует ложки у тех, кто пригласил его в дом?
Рот у мальчишки округлился.
— А вы-то тут при чем? — насупленно поинтересовался он.
— При всем, — сообщил ему Трапп, — как твой опекун именно я отвечаю за всё, что ты делаешь.
— За всё?! — неприятно поразился Джереми, и глаза его забегали.
— Послушай, я понимаю, что ты привык сам о себе заботиться. Но я же сказал, что обеспечу твое будущее, и что ты всегда можешь прийти ко мне за деньгами или что там еще тебе может понадобиться.
Его собеседник засопел, а потом спросил едва слышно:
— А если вас убьют? Тогда серебряные ложки мне очень даже пригодятся!
— Если меня убьют, — терпеливо ответил Трапп, — то о тебе позаботится мой брат Чарли. Если убьют Чарли, то это сделает его жена Алисия. Если убьют Алисию, то ты попадешь под опекунство его старшей дочери Джоанны. Если убьют Джоанну, то ты окажешься на попечении её мужа, священника, черт знает, как его имя. Если…
— Я понял, — голова Джереми мотнулась, спутанные кудряшки заслонили его лицо. Некоторое время он сидел неподвижно, обдумывая услышанное. Потом сказал:
— Я тогда отнесу ложки на место?
— Уж будь так любезен.
Джереми встал, потом неуверенно оглянулся, кусая губы. Он был в эту минуту похож на оробевшего жеребенка.
— Мой генерал, — произнес он нерешительно. — Будьте осторожны.
Трапп отсалютовал ему стаканом.
— Всегда
Обыкновенно у Траппа был безупречный сон человека, привыкшего радоваться любому привалу.
В молодости он вообще мог отлично выспаться, стоя в карауле.
Но этой ночью постель вдруг превратилась в ложе из крапивы, а из темных углов спальни на него, подобно блохам, прыгала глухая тоска.
Горгона была расчетливым и хладнокровным человеком, испытывала неизлечимую страсть к интригам и не тяготела к добродетелям.
Но ничего из этого она никогда не скрывала и не пыталась спрятать за пышными кустами лицемерия.
Сердиться на неё было все равно что сердиться на кошку, за то что она мяукает, или на птицу за то, что она летает, а не ходит степенно по земле.
Трапп никогда прежде не задумывался о том, была ли ему верна Гиацинта все это время, да и слово «верность» не подходило этой женщине, как не подошли бы молитвенник или пяльца с вышивкой. До этого он всегда верил, что ему достаточно обладать ею, не задавая вопросов и надеясь лишь на то, что и частичка её неуловимой души тоже принадлежит ему. Пусть даже самая крохотная.
Так откуда же пришли эти злость и жадность? С каким пор он захотел Гиацинту лишь для себя и что он мог предложить ей взамен?
Всё свое состояние? Пусть.
Преданность? Что ей с того?
Всю страсть, на которую он способен? Да сколько этой страсти в нем еще осталось!
Всё это было так дешево, так мелко.
И душило Траппа, забивая легкие невидимой колкой пылью.
Возможно, никогда прежде он не казался себе таким жалким и слабым.
Отвратительным он себе казался этой ночью, и не было в нем ни великодушия, ни щедрости, ни понимания, ни терпения. Ничего светлого.
Одна яростная, неразумная жажда, туманящая разум.
Старый глупый генерал, впервые в жизни увидевший себя в полный рост.
Гиацинта пришла еще до завтрака, когда Найджел брил Траппа, а генерал мрачно разглядывал в зеркало свое серое лицо с черными тенями под глазами.
Она была обворожительна в светлом платье с алыми разводами и в легких утренних украшениях, бросающих отблеск на безмятежное лицо.
— Доброе утро, — пропела горгона, очаровательно улыбаясь, — снизу доносится волшебный аромат кофе, а вы все еще прихорашиваетесь? Ступайте, Найджел, — забирая у него из рук бритву, кивнула она на дверь, — я сама закончу.
Её несчастный жених бросил вопросительный взгляд на генерала, дождался одобрительного кивка и поплелся прочь.
— Знаешь, мой дорогой Бенедикт, — проворковала Гиацинта, осторожно проводя бритвой по его коже, — о чем я вдруг подумала?
В её близких глазах была лишь матовая благожелательность, и ничего больше.
— Меня утомило это путешествие, — продолжала она, — и я, пожалуй, перезимую здесь, у Ливенстоуна. Как представлю, сколько времени нам еще провести верхом, так мурашки по коже, — еще одна беспомощная улыбка слабой женщины. — Замок достаточно уединен и далек от столицы, чтобы никто не прознал, что я здесь. Ливенстоун живет скромно и будет рад компании, я уже получила его приглашение.