Гори, гори, моя звезда

Принцев Юзеф Янушевич

Сначала это был маузер...

МАУЗЕР

Маузер был плоский, с коротким стволом, тяжелой ребристой рукояткой. Аркадий купил его у какого-то заезжего солдата.

После того как скинули царя, в городе началась такая неразбериха, что на шумном и бестолковом базаре за бесценок можно было купить не только револьвер, но и вполне исправный пулемет с патронными лентами.

В те бурные февральские дни Аркадий вместе с толпами людей месил ногами грязноватый снег, лазил по скользким крышам, помогая сбивать бронзовых двуглавых орлов над парадными присутственных мест, вешал красные флаги

и слушал, как заливаются церковные колокола, вызванивая на все лады: "Свобода! Свобода! Свобода!"...

Кому дана эта "свобода", никто толком не знал. Рабочие-кожевенники и кошмовальщики по-прежнему гнули спины над военными заказами, владельцы этих заводов, так же как и раньше, разъезжали на рысаках с дутыми шинами, войне не видно было конца, но все кричали: "Свобода!", обнимались и целовались на улицах, как на пасху.

"Свобода так свобода!" - решил Аркадий, разбил копилку, продал альбом с редкими марками и пошел покупать давно присмотренное, снившееся даже по ночам, почти настоящее маленькое ружье "монте-кристо".

По улицам ходили переодетые в штатское полицейские с красными бантами на груди. Все в городе знали их в лицо, кое-кто даже здоровался.

Полицейские по привычке прикладывали ладони к шляпам и котелкам, улыбались смущенно и говорили: "С великим праздником, граждане!"

На всех углах, в скверах, у афишных тумб толпились люди, слушая очередного оратора.

Господа в шубах надрывались в криках: "Война до победного конца!", солдаты и рабочие заглушали их громким: "Хватит вшей в окопах кормить!", длинноволосые эсеры в синих очках агитировали: "За землю и волю", а неторопливые и негромкие в речах большевики твердо заявляли: "Мир и хлеб народу!"

Аркадий слушал то одного, то другого и добрался до базара почти к закрытию. Он побежал к магазину, но вдруг остановился, не в силах двинуться с места.

В стороне от возов и прилавков сидел на корточках давно не бритый, в прожженной и мятой шинели рыжеватый солдат, а перед ним на промасленной тряпице лежал новенький маузер.

Аркадий вздохнул так глубоко, что стало больно ребрам.

– Продается?
– почему-то шепотом спросил он и показал пальцем на маузер.

– Меняю...
– неохотно отозвался солдат.

– На что?

– На жратву, - стесняясь, и от этого грубо ответил солдат.

– А деньгами сколько?
– с надеждой и мольбой заглянул ему в глаза Аркадий.

Солдат покачал головой и мрачно сказал:

– Оголодал я, браток.

– Купить можно!
– зачастил Аркадий.
– И сало, и хлеб... Вон там, за возами... Я покажу! Тетки торгуют. А на пистолет они не поменяют! Зачем им пистолет?

– А тебе зачем?
– поскреб рыжую щетину на щеках солдат.
– В войну играть? Неинтересные игрушки!..

– Ну пожалуйста!
– упрашивал его Аркадий, вынимал из кармана бумажки и серебро, совал их в руки солдату.
– Пожалуйста!

– Не навоевался еще?
– устало усмехнулся солдат и сгреб деньги в ладонь.
– Бери. Вот патроны.

Аркадий схватил маузер и обойму с патронами, прижал к груди, заторопился, боясь, как бы солдат

не раздумал.

– Спрячь, - поднимаясь, сказал солдат.
– И до времени никому не показывай. Отберут. У тебя отец где?

– На фронте.

– Скоро объявится, - загадочно пообещал солдат.
– А там, глядишь, и пистолетик пригодится!

И широко зашагал к возам.

В тот вечер Аркадий долго не мог заснуть. Слушал, как сонно посапывает сестренка и стрекочет швейная машинка в соседней комнате. Мать опять что-то шила ему или Талке.

"Хорошо бы внутренний карман пришить к форменной куртке, - подумал он.
– Только самому, а то мама пристанет: зачем да к чему?"

Аркадий, в который раз уже, сунул руку под подушку, нащупал холодную рукоятку маузера и уснул.

Утром мать с трудом добудилась его, и он побежал в училище, радостно ощущая, как тяжело оттягивает карман и бьется о бедро настоящий боевой пистолет.

Раньше каждого опоздавшего на уроки встречала обличающая тишина лестницы и коридора, а инспектор, по прозвищу Крыса, с розовым, вытянутым вперед носом, который, как все утверждали, шевелился, вынюхивая малейший беспорядок, уже ждал с раскрытой книжечкой, куда аккуратно заносил фамилию провинившегося.

Теперь реальное гудело от первого до последнего этажа. По коридорам носились малыши, старшеклассники яростно митинговали, преподаватели растерянно жались по стенам, пробираясь в классы, и покорно ждали, когда же успокоятся реалисты и можно будет начать хоть какое-то подобие урока.

Из актового зала вынесли портрет царя и выкинули его в пролет лестницы. Царь долго кувыркался, пока не упал к ногам насмерть перепуганого швейцара Василия. Швейцар попытался снести царский портрет к себе в каморку под лестницей, но налетевшие реалисты сломали на мелкие куски полированную раму и разодрали холст.

Теперь от царя остались только усы и бородка, но догадаться, что они царские, было уже невозможно.

Василий хватался за сердце и крестился, а разбушевавшиеся реалисты осаждали учительскую с требованиями: "Долой французский!", "К черту молебен по утрам!", а здоровенный дылда, второгодник Великанов, сложив ладони рупором, кричал прокуренным басом: "И физику! И физику!" Видно, здорово досадила ему эта физика.

Спас положение учитель словесности Николай Николаевич Соколов. Он встал в дверях учительской и поднял руку, требуя тишины. Гомон не сразу, но утих.

– Граждане учащиеся!
– негромко сказал Соколов.

И опять все закричали, захлопали в ладоши, особенно малыши. Никто в жизни еще не называл их гражданами. Старшеклассники подзывали высокомерным: "Эй ты, сопля!", самым вежливым считалось "недомерок", а тут вдруг здравствуйте: "Граждане!"

– Граждане учащиеся!
– повторил Соколов.
– Хочу сообщить вам, что педагогический совет одобрил решение о создании ученических организаций. Вы теперь получили равные права с нами, преподавателями, и будете сами обсуждать оценки и поведение своих товарищей. В городе создается организация среднеучебных заведений. Вам необходимо выбрать свой ученический комитет. Прошу пройти в актовый зал!