Гори, гори, моя звезда

Принцев Юзеф Янушевич

– Закрывай собрание, - шепнул ему Соколов.

Аркадий неловко потоптался у стола, подошел к краю эстрады и сказал:

– Граждане учащиеся! Спасибо за оказанное высокое доверие. Согласно революционному порядку все свободны. До завтра. На занятия не опаздывать!

– Ого!..
– присвистнул сидящий в первом ряду Великанов.

– Анархиствующих элементов будем пресекать!
– без запинки произнес Аркадий услышанную где-то на митинге фразу.

Великанов поперхнулся и восхищенно покрутил головой, а Николай Николаевич принялся слишком уж старательно вытирать нос, прикрывая лицо платком.

– Как

излагает!
– зашептал Федьке Башмакову первейший его дружок, толстый, с полипами в носу Володька Сидоренко.
– Нахватался, собака!

Башмаков недовольно засопел, но промолчал.

– Членов комитета прошу остаться, - закончил Аркадий и спрыгнул вниз, подмигнул Семке Ольшевскому и вразвалку направился к Федьке Башмакову.

– Башмаков!
– приказал он.
– Большой лист бумаги, кисти, краску. Живо!..

– Я тебе не мальчик в лавке!
– огрызнулся Федька.

– Попрошу ваши лабазные сравнения оставить при себе, гражданин Башмаков!
– негромко, но с нажимом сказал Аркадий.
– Кто председатель комитета?

– Ты...
– признался Башмаков.

– Вот и давай!
– распорядился Аркадий, взглянул на растерянное лицо Башмакова и, будто невзначай, сунул руку в карман куртки. Знал бы Федька про маузер, еще не такое бы лицо сделал!..

Из реального Аркадий вышел уже в сумерки. Пятнами белел снег на черной подтаявшей мостовой, блестели мокрые ветки деревьев, за высокими заборами лениво лаяли собаки.

В соборной церкви шла вечерняя служба. В раскрытые настежь двери Аркадий увидел множество маленьких желтых огоньков. Это горели свечки в руках у прихожан. Впереди стояли монахи и монашенки в черном, позади них понаехавшие из ближайших деревень бабы в платках и полушубках. Они шептались о какой-то огненной комете, о новоявленном святом, который предсказал конец света на той неделе, в пятницу.

Аркадий хотел было пройти мимо, но услышал странное зловещее пение церковного хора, прерываемое густым басом. Он подошел к двери, поднялся на носки, вытягивая шею и стараясь разглядеть, что происходит в церковном полумраке.

У аналоя в расшитом серебром облачении стоял сам епископ Варава и провозглашал анафему большевикам и всем иным нечестивцам, посягнувшим на трон и самую личность помазанника божьего, царя всея Руси, Николая.

"Воронье проклятое!" - сжал кулаки Аркадий.

Кровь прилила к голове, и, как это с ним случалось не раз, не раздумывая о том, что делает, а повинуясь лишь нахлынувшему на него чувству ненависти, он выхватил из кармана маузер и выстрелил поверх голов в потолок храма, украшенный лепными изображениями святых. Пение оборвалось, заголосили бабы, заметались огоньки свечей, но Аркадий уже прыгал через чугунную ограду церковного скверика, убегая в темный и глухой переулок.

* * *

Николай Николаевич Соколов не слышал выстрела. Он сидел в учительской и писал что-то, склонив голову набок и щурясь от папиросного дыма.

Если бы Аркадий мог заглянуть через его плечо и прочесть написанное, то удивился бы безмерно.

На плотную четвертушку бумаги четким ровным почерком ложились слова:

"Товарищи рабочие, крестьяне, солдаты! На выборах в Учредительное собрание голосуйте за партию рабочих, за партию городской и деревенской бедноты - за список No 7..."

Николай Николаевич был членом РСДРП, большевиком,

но в городе об этом знали лишь немногие.

Когда листовка была окончена, Николай Николаевич аккуратно сложил листочки, сунул их в карман форменного сюртука, погасил настольную лампу и вышел из учительской. Внизу, в вестибюле, он остановился перед свежим объявлением. Прочел и рассмеялся. На большом листе бумаги огромными буквами было написано:

"Отменить уроки закона божьего и целование волосатой руки батюшки. Принято единогласно. Председатель ученического комитета Арзамасского реального училища Аркадий Голиков".

ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ!

По городу разъезжали казаки.

Впервые Аркадий увидел их в кинематографе. Тогда над входом висела огромная афиша: "Подвиг Козьмы Крючкова", и реалисты, несмотря на запрещение посещать сеансы в будние дни, ухитрялись по нескольку раз посмотреть эту короткую ленту. На маленьком экране смешно перебирали ногами лошади, всадники казались игрушечными, как оловянные солдатики в коробке, и никакого особенного подвига они не совершали, просто скакали на лошадях и размахивали пиками. Теперь же казаки гарцевали по притихшим улицам, низко выпустив чубы из-под лакированных козырьков, глядя прямо перед собой пустыми равнодушными глазами. Ножны их шашек били по гладким лошадиным бокам, за плечами торчали дула карабинов, они небрежно сидели в седлах, помахивали короткими нагайками, и когда лошади их, роняя пену, цокали копытами по булыжной мостовой, хотелось вжаться в стену и стать незаметным.

Аркадий вспомнил, как прибежал домой жарким июльским днем и застал мать в слезах. Он стоял у порога с еще не просохшей после купания головой, и первая его мысль была об отце: убит. Наверно, лицо у него было такое, что мать сразу догадалась, о чем он думает, закричала: "Нет, сынок! Нет!" - и рассказала, что в Петрограде стреляли и рубили шашками безоружных людей, женщин и стариков, вышедших на мирную демонстрацию.

"Такие вот и рубили!" - разглядывал казачий разъезд Аркадий. Вынуть бы маузер и свалить этого, который ближе, усатый и красномордый! Но стрелять нельзя. Они только и ждут повода, чтобы начать расправу над рабочими.

Как все переменилось за одно лето!

Заводчики и купцы поснимали красные банты, и опять им кланяются конторщики и приказчики, величают господами.

Солдат арестовывают как дезертиров и отправляют обратно на фронт.

Распустили слух, что Ленин немецкий шпион, на большевиков в городе смотрят волками, того и гляди начнутся аресты.

Обо всем этом Аркадий узнал в большевистском клубе. Попал он туда случайно. Как-то после уроков его подозвал Николай Николаевич и негромко спросил:

– Дом Волкова знаешь? На Сальниковой улице? Маленький такой, деревянный...

– Знаю, - кивнул Аркадий.
– Рядом с духовным училищем.

– Вот, вот...
– усмехнулся Николай Николаевич.
– Имеется такое соседство. Пойдешь туда, спросишь Марию Валерьяновну и передашь записку. Понятно?

– А чего тут непонятного?
– Аркадий с сожалением посмотрел на бородатого учителя: старый уже, а записочки посылает.
– Она что, живет там, ваша Мария Валерьяновна?

– Во-первых, она не моя!
– нахмурился Николай Николаевич.
– И не живет, а работает. Там помещается клуб большевиков. Слышал про таких?