Гори жить
Шрифт:
Верить хотелось старику. Прослыть плохим альпинистом не хотелось. Ясная и лунная ночь добавляла уверенности в себе.
Размеренная ходьба разгоняла недомогание. Майк чувствовал себя то чуть лучше, то чуть хуже, пока наконец не понял: пора! Он шел уже достаточно долго и проголодался. Несколько глотков теплой воды и шоколадный батончик со сгущенкой и орехами — отличное подкрепление сил!
Ратраки с веселыми пассажирами обгоняли его несколько раз. Добрые люди махали ему, слали то факи, то воздушные поцелуи. Многие жестом предлагали взять на прицеп и хохотали как ненормальные. Майк хмурился и отворачивался.
Дойдя до верхней гряды скал Пастухова, он присел отдохнуть и даже немного продрог, поджидая группу, чтобы пристроиться к ней во время восхождения. Натоптанная тропа уходила вверх зигзагом, хорошо различимым в лунном свете, и он гадал: не лучше ли и дальше идти одному? Что такого может случиться, если он прошагает проторенной дорогой, оставив далеко впереди одну, а позади — другую цепочку малоопытных пешеходов?
Весело фыркая выхлопом, подъехал ратрак, привез людей. Маленькая толпа оказалась на редкость разношерстной, вела себя бестолково, суетились и горланила. Ожидать высокого темпа ходьбы от такого коллектива восходителей не приходилось.
Майк дождался, пока они выстроятся в колонну между двумя инструкторами, и присоединился к группе.
Шел он, ругая себя за нерешительность и кляня за излишнюю предосторожность. Шагать приходилось втрое медленнее, чем он мог бы. Двадцатиградусный уклон — это серьезно, но не для Майка! Пусть слабаки петляют по серпантину — почему нет прямой дороги для тех, кто достаточно силен, чтоб идти напрямую?
Туристы пыхтели и кряхтели, источая запахи казенной кухни, застарелого курева, свежего кофе и выпитой для поправки здоровья чарки. Туристки взвизгивали от восторга и останавливались, чтобы похлопать варежками и попрыгать на месте при виде заслонившего Луну облачка или под впечатлением густоты иссиня-фиолетовой тени под снежным наносом.
Наконец один из идущих впереди мудрецов предложил связаться всем одной веревкой — на случай незаметной трещины или снежной лавины. Судя по реакции, тема эта обсуждалась не первый день. Инструкторы, замученные бесполезными разговорами еще вчера, предпочитали молчать.
Майк слушал отрывистые возгласы, и его раздражение нарастало, грозя превратиться в ярость. Нет, так нельзя! Это же казнь египетская, а не восхождение! Как хорошо они шли на Килиманджаро с Алексом — мерно, молча, сосредоточенно. Здесь же — какой-то цирк с клоунами, честное слово. Надо что-то делать!
А что сделаешь, если тропа одна, а народу много? Можно отстать — но мысль о намеренном отставании показалась Майку невыносимой. Хорошо бы обогнать людскую цепочку! Сначала придется приналечь, и сердце забьется, а дыхание станет частым — это понятно, под ногами все-таки снег, не асфальт.
Потом, выйдя в авангард, можно чуть сбавить обороты, чтоб нормализовать функции, и продолжать движение в среднем темпе. Так он наверняка настигнет еще одну группу — но кто мешает проделать обгон дважды? А то и трижды?
Майку даже не пришлось сходить с утоптанной тропы, чтобы опередить любителей экстрима. Пестро разодетые туристы уважительно сторонились, убирая из-под его ног треккинговые палки, пропуская вперед и молча завидуя — он прямо чувствовал эту зависть затылком — сноровистой выносливости, молодости, напору.
Инструктор, шедший во главе
В одиночку шагалось легче. Никто не маячил перед глазами, не хрипел и не кашлял, отравляя чистый горный воздух табачным перегаром. Майк уже порядочно опередил группу и давно снизил темп, набранный при обгоне, но дыхание все не приходило в норму, а сердце, хотя и билось помедленнее, чем при ускорении, принялось ныть — по-особенному, без боли, порождая какое-то слабое, но непреодолимое беспокойство.
Давно рассвело. Крутизна уклона уменьшилась: прежде чем попасть в седловину, дорога шла по Косой полке, пологому склону восточной вершины Эльбруса. Однако рюкзак потяжелел, да так, что стали побаливать плечи — а ведь Майк старательно выложил из него все лишнее и радовался его невесомости. Шагать стало по-настоящему тяжело: вот сейчас, наверное, пригодились бы треккинговые палки!
Оглянувшись назад, Майк увидел: разношерстная и бестолковая группа, которую он так эффектно обогнал полчаса назад, приблизилась. Так не годится! Надо подбавить темпа — немного, только чтоб сравнять скорости. На вершину тоже бы желательно отправиться раньше этих крикливых фазанов. Они уже не голосят и не взвизгивают: устали небось, хрипят!
Майк натужно улыбнулся и ощутил: во рту пересохло. Он выудил из кармана воду, глотнул, набрал еще, подержал во рту, снова глотнул. Сухость не исчезала.
К боли в плечах добавилось ощущение каменной твердости в пояснице. Чтобы помочь себе, Майк стал меньше наклоняться вперед, так в спине ныло меньше, однако идти стало заметно труднее. Каждый шаг теперь давался с усилием и требовал напряжения воли. Идти «на автомате», думая о своем и умиротворенно озирая пейзаж, как это происходило на Килиманджаро, не получалось. Шагать же, осознавая каждое движение и заставляя себя это движение выполнить — совсем не прогулка!
Майк уже видел цветные огоньки на снегу — фонарики восходителей, поднявшихся на гору раньше и теперь отдыхающих на седловине перед штурмом вершины — когда головная боль сделалась нестерпимой. К ней прибавилась тошнота, ежесекундно грозящая перейти в рвоту…
Он понимал: если унять боль, тошнить перестанет. Тем более что впереди — длинный участок практически горизонтального пути. Он пойдет медленно и свободно, будто дефилирует по парковой аллее, и все пройдет — и одышка, и давящая боль в голове, и спазмы в желудке.
Там, в конце ровного пути, он присядет отдохнуть. Восстановленные силы помогут ему взойти на гору, благо подняться остается всего на триста пятьдесят метров. Назад же идти всяко легче!
Майк упрямо шел вперед, то поднимая взгляд к намеченной точке у подножья западной вершины, то опуская глаза к кошкам, вонзаемым в плотный снег и со звоном выдираемым из него раз за разом. В следующий раз он возьмет другие, с зубцами погуще и без ремешков, давящих на лодыжку…
А в водичку в следующий раз он добавит чего-нибудь кисленького. Лимон выдавит. Очистит от желтой шкуры, чтоб без горечи — во рту и так сухо и горько — и выдавит. Это в одну флягу, а в другую добавит клюквенный морс. Третью возьмет с чистой водой — потому что пить хочется до чертиков. Или не возьмет, потому что уже не лезет — так тошно…