Гори жить
Шрифт:
В том чудовищном сне он смотрел выступление какого-то народного хора — хотя ни разу в жизни не присутствовал на подобном мероприятии — и безликие фигуры в атласных косоворотках и сарафанах с платочками выплясывали какой-то адский танец с дикими уханьями, ошеломительными прыжками и головокружительными вольтами на потеху публике.
Проснулся же Майк после того, как пара напомаженных ведущих голосами из программы «Время» объявила песенно-танцевальный номер «Ой ты ёханый бабай, сиди дома не гуляй!» — и шутовское кодло бросилось в разнузданный перепляс, выкрикивая малоосмысленные
Майк вскочил в холодном поту, с бьющимся как молот о наковальню сердцем и с тошнотой, подступающей к горлу откуда-то глубже, чем из желудка.
Роскошный номер позволял коротать время в кресле у зажженного камина, и ему захотелось разжечь огонь — да так и сидеть, пока снова не сморит сон и не поманит кровать. Однако стоимость каждого запасенного отельерами полена превращала сучковатую еловую дровеняку в драгоценное эбеновое дерево, да и не затем он сюда шел, чтоб по-стариковски кутаться в одеяла и щуриться на пламя.
Чего ждать? Сколько можно терять время попусту? Если выйти сейчас, с ночи, можно не спеша пройти дольше и больше, чем это удается торопливым туристам. Быстроногий Ахиллес не догонит черепаху, учил Зенон. Вот он и станет этой недостижимой черепахой!
Майк вскипятил воды, залил ею овсяные хлопья, перемешанные с горстью изюма и кураги. Лучший завтрак — это легкий ужин!
Положив в рюкзак лишь самое необходимое, он связал остаток вещей в узел и поручил его хранение метрдотелю. Десять вечера. Или ночи? Можно выходить!
Полночь застала Майка мерно шагающим между Приютом Одиннадцати и скалами Пастухова. Он шел, следя за дыханием и борясь с желанием переставлять ноги побыстрее. Озирая окрестности, чтоб вдоволь налюбоваться блеском снега под луной, черно-фиолетовым небом и горами, величественными в ночи, он часто вдыхал кристально чистый воздух и не осознавал, что лучше бы дышать пореже и поглубже…
Над головой сверкали звезды. Тропа, вертя Майком то влево, то вправо, направляла путника к Полярной звезде. Вон внизу — Большая Медведица. Вверху справа — Кассиопея, еще правее где-то светится туманность Андромеды. Ух, как хотелось ему в детстве долететь до этой галактики на космическом корабле первым из землян! Он и сейчас не против — но лететь-то пока не на чем…
А вон слева вверху — Вега! Она поближе Андромеды, но до нее все равно не добраться. Не дано летать человеку, даже птица вольней него!
Вчера, подходя к «Бочкам», Майк оглянулся назад и увидел горного орла, сделавшего круг над станцией канатной дороги и устремившегося на юг, вдоль Баксанского ущелья. Орел улетал все дальше и дальше в сторону Тырныауза, не шевеля крыльями и не вертя головой, и Майк следил за ним, пока не перестал различать птицу в дрожании воздуха.
Вчера он восхитился увиденному, а сегодня… Сегодня пришел черед орла восхищаться им! Да только птица не залетает так высоко, как забрался он! И как еще заберется!
Но ведь и он не может так, как этот беркут, сугубо от нечего делать долететь до самого Нальчика, а потом как ни в чем не бывало повернуть назад — чтобы к ночи опуститься в свое гнездо где-то между Чегетом и Азау. Если б мог — он мотнулся бы на Вегу, глянул,
Медленно идти так скучно… Высотные рубежи преодолеваются совершенно незаметно. Приют Одиннадцати — это ж 4100? А сейчас он выше, гораздо выше, хотя до скал Пастухова — а это 4700 в среднем — еще подниматься и подниматься. Ну и что? Он прекрасно себя чувствует: фактически, дорога от «Бочек» до сюда — это разминка, и разминка успешная!
* * *
Голова заболела на высоте около четырех с половиной километрах. Точно так же она болела и вчера, когда вечером — он как раз грел воду для овсянки — к нему в номер постучала женщина, руководитель очередной туристической группы.
— На ратрак сдавать будете?
Ей не хватало трех человек, чтобы обеспечить заполнение машины. Водителю все равно, одного везти или десятерых: оплата идет за рейс, количество мест не важно.
— Нет!
Майка возмущало читерство горе-восходителей, и визит этой сумрачной женщины вывел его из себя. Он не показал виду и не изменил привычной вежливости — да и в чем, собственно, укорять эту несчастную? Но гнев закипел так, что пришлось сцепить зубы, а боль в голове аж застучала.
В горах такое состояние естественно, говорили опытные. Хуже, если начинает тошнить — причем до рвоты — а следом полностью расстраивается пищеварение. «Но это где? — успокоил себя Майк. — Это в Гималаях, на подходах к восьмитысячникам. Я в порядке! Разве что иду один…»
Самодеятельные «тигры скал», публиковавшие в интернете свои мемуары, как заведенные повторяли фразу: «Одиночное восхождение — это самоубийство». Майк считал такое утверждение глупостью, но рисковать не хотел — да и не собирался. У скал Пастухова он рассчитывал встретить организованную группу и вместе с ней взойти на Эльбрус.
Впрочем, в одиночку можно шагать и дальше — до самой седловины между западной и восточной вершинами Эльбруса. На месте найти себе компанию нетрудно: именно здесь, в седловине, на высоте в 5300 метров, набираются сил восходители перед последним рывком. Запросто можно пристроиться к любой приглянувшейся группе!
Лишь бы погода не подкачала. Альпинисты жаловались: погода на Эльбрусе переменчива невероятно! На третью станцию подъемника приезжаешь в шортах и футболке, потому что жара; там тебя накрывает снегопадом, потому что из-за угла подвалила туча и ей неймется остудить твой пыл.
Дальше поднимаешься как в парной: снова жарко и душно, и влажно так, что пот не испаряется, а стекает в ботинки. А вскоре начинается ливень — потому что какое ж это лето, если без ливней? Настоящая же беда приходит, когда из туч начинает громыхать и лупят молнии… Тут остается только молиться, потому что прятаться от разрядов атмосферного электричества просто некуда!
Только один седой кабардинец, украшенный двумя синими ромбами с аббревиатурами Нальчикского госуниверситета и неведомого института физкультуры, и заведовавший в Азау прокатом лыж и ботинок, говорил Майку: «Нет плохой погоды — есть плохие альпинисты!»