Шрифт:
Часть вторая
I
На песчаном взгорке поднимались стройные сосны, залитые слепящими полуденными лучами. Чуть ниже - смешанный лес переплетал пестревшие от солнечных бликов вершины. Жекки видела себя внутри гигантской живой волны, сочащейся всеми оттенками зелени, разбавленной радужными потоками воздуха и солнца. Она была где-то на глубине, в приглушенных изумрудных низинах. С замиранием сердца она приподнималась, чувствуя, что снова сидит в седле, верхом на гнедом Алкиде и до тонкого покалывания
Даже сквозь сон, Жекки понимала, что видит и чувствует все это потому, что соскучилась по Никольскому, что ей пора возвращаться. И так же сквозь сон она торопилась вернуться к этому зыбкому щемящему счастью, которое она почему-то не могла удержать. Ее точно подгоняло какое-то неукротимое горькое предчувствие. Поэтому она очень спешила. Но чем острее в ней звучали опасения не успеть туда, где бился источник ее счастья, тем стремительнее исчезало ощущение власти над ним.
Невозвратный зеленый блеск и золотое сиянье сами собой тускнели под гнетом нависшего над ними чувства утраты. И вот лесная чаща стала похожа на ту непроходимую глушь, в которой Жекки заблудилась когда-то. И как тогда окружавшая ее багряная тьма, нежданно сомкнувшись, пахнула смертельным, непередаваемым ужасом. Черная кружащаяся воронка, медленно растягиваясь, повлекла ее за собой. Жекки сорвалась с места, рыдая, падая, пробуя ускользнуть от цепких ночных щупалец. Она бежала, боясь оглянуться, но не могла не оглядываться. Она смотрела и угадывала за беспросветной тьмой, кружившей ее, еще более невозвратные бездны. Казалось весь ужас мира, все зло, когда-либо рождавшееся на земле, слилось для нее в этих бездонных провалах, веявших мраком небытия, черной пустотой беспредельности. И в багровых отсветах этого мрака, как в последних вспышках сознания, высвечивалось ее ускользающее живое стремление не остаться здесь, не поддаться, не ослабеть перед лицом вечной ночи.
И она все продолжала бежать, нагоняемая своим разраставшимся страхом. Ей казалось, что спасение должно быть близко, что оно вот-вот мелькнет впереди слепящим, освобождающим светом. Что оно попросту есть. Но страх накатывал волна за волной, цепляя ее когтями, и, в конце концов, как мясник, отрывающий куски кровоточащего мяса, вырвал из ее груди сиплый, отчаянный неудержимый крик.
Она проснулась потому, что крик разбудил ее - тот самый, ее собственный крик, похожий скорее на вопль истерзанного животного. Лицо Жекки было холодно от липкого пота. Тонкие струйки стекали по спине и шее. Почувствовав озноб, она плотнее закуталась в одеяло, но тотчас вскочила. В голове гудело так, будто внутри работала кузница. Дышать было так трудно, как будто она, в самом деле, бежала не останавливаясь несколько часов подряд.
Павлина с выражением испуга на широкоскулом добром лице склонялась над ней, не смея растормошить, а только слегка дотрагиваясь до выпиравшего из ночной рубашки круглого плеча барыни.
– Евгенья Пална, да чтой-то с вами такое?
– воскликнула она.
– Напугали вы меня страсть. Нешто можно. И чтой-то такое вам наснилось, что вы так мученически кричали?
– Который час?
– спросил Жекки, сбросив как вериги послесонную пелену ужаса, но понимая, что теперь весь день она будет чувствовать себя разбитой.
– Час без четверти, - ответила Павлина. Осмелев, она ниже склонилась над Жекки и заботливо обтерла салфеткой ее потный
– Я сама, спасибо.
– Жекки отобрала у Павлины салфетку. Она не считала себя настолько больной, чтобы прибегать к чрезмерным заботам прислуги.
– И принесите, пожалуйста, умываться.
– Слушаю-с.
"Что же это такое?
– спрашивала она себя, уже подставляя шею и плечи под теплые струи воды, которыми Павлина поливала ее из белого фаянсового кувшина.
– Неужели вернулось прежнее? Но почему? Или в моей жизни снова что-то пошло не так?"
Воспоминание прошлой ночи, сводившееся почти целиком к ее позднему разговору с Грегом, возникало резкими болевыми ощущениями. Да, конечно, в этом все дело. В моем и его признании. В том, что Серый стал мне еще дороже, чем был. Что теперь я окончательно разделила его, и Аболешева. Да, так. Я не могу разлюбить Аболешева, и не могу не любить Грега, потому что я люблю живущего в нем другого, лучшего, чем тот, которым Грег кажется. И все это как-то неправильно, мучительно. Ну как мне сказать Аболешеву? Я даже не знаю, как встретиться с ним глазами. Сегодня, сейчас это просто невозможно. Я не смогу.
А как быть с Грегом? С ним тоже произошло что-то неладное. Он повел себя, как чужой и именно после того, как признал, что он и Серый - одно. А кроме того, не позволил выяснить, почему он занимается скупкой лесных участков, почему готовится разорить меня. Или Серый так искажен в человеке, что не понимает истинных последствий своих поступков. Но нет, кажется, Грег все прекрасно понимает, и даже хотел воспользоваться довольно нагло своим умением торговаться. И в то же время был уверен, что я люблю его, и поэтому под конец не сдержался. А потом опять все изменилось. Все так перепуталось, а тут еще этот кошмарный сон. У меня весь день из-за него будут глаза красные и сушь в горле. Все случается как назло некстати. Когда мне нужно быть обязательно бодрой и здоровой, нападает какая-нибудь досадная хворь.
Охорашиваясь перед зеркалом трюмо, уже почти одетая, Жекки поймала отражение довольно необычно смотревшей на нее Павлины. Та как всегда стояла, сложив руки поверх крахмального фартука в ожидании распоряжений. Но сегодня в ее широкоскулом, немного приплюснутом, лице не было заметно привычного скромного лукавства. По тому, как она неуверенно переступала на месте и нервно шевелила сложенными в замок пальцами, Жекки поняла, что горничную что-то не на шутку беспокоит.
– В чем дело, Павлина?
– спросила Жекки как можно спокойнее, придав вопросу всю возможную безмятежность, на какую она была способна в своем взвинченном состоянии. Павлина повела толстыми плечами и чуть не всхлипнула.
– Что случилось?
– повторила Жекки.
– Не мнитесь, ради бога, и говорите, потому что мне, право, некогда.
– Осподи, барыня, вот вить после того, как вы так кричали мне и говорить-то боязно. Как бы вам совсем худо не сделалось.
– Вы меня с ума скорее сведете, если не скажете толком, что произошло.
– Взаправду говорите? Не обманите? Не то я прежде к Николай Степанычу сбегаю за нервными каплями.
– Не надо мне ваших капель. Говорите прямо. Сколько можно просить.
– Ну, так, Евгенья Пална, барин от, Пал-то Всеволодыч...
Жекки почувствовала, как зеркало немедленно расплылось в бесформенное пятно и сердце остановилось.
– Что?
– еле выдавила она и невольно схватилась за край туалетного столика.
– Уехали они нынче в десятом часу и вас будить, чтобы значит проститься, не пожелали.
– Фу ты, господи.
– У Жекки сразу отлегло от сердца. "С ним ничего не случилось. Всего лишь уехал. А эта безмозглая дура чуть дух из меня не выпустила".