Горицвет. лесной роман. Часть 2
Шрифт:
– Велели вот передать.
Павлина вытащила из фартучного кармашка аккуратно свернутую квадратиком записку и протянула ее Жекки.
– Хорошо. Идите, Павлина. Я закончу сама.
II
Павлина, вздохнув и тяжело шаркая, вышла из спальни. Жекки развернула листок бумаги. "Евгения Павловна, - пробегала она строчки, выведенные знакомым калиграфически правильным почерком, - обстоятельства вынуждают меня срочно уехать. Не могу сказать, когда мы снова увидимся. От меня это нимало не зависит. Если в связи с моим отъездом у Вас явятся дурные мысли, прошу их отставить. Впрочем, в Ваших побуждениях я не властен. Напротив, с полной готовностью предоставляю Вам совершенную свободу и право выбора в том, что
Дочитав, Жекки выпустила записку из руки, и покачнулась на стуле. Она и впрямь чуть было не потеряла сознание. Аболешев писал что-то невероятное.
Во-первых, поражал сам тон его записки, холодный и официальный. Так мог писать разве что делопроизводитель из какого-нибудь казенного ведомства, в десятый раз отвечая по установленной форме надоедливому просителю. Аболешев никогда, с тех пор как они поженились, не называл Жекки Евгенией Павловной. Она всегда была для него и оставалась до сего дня просто Жекки. Никакой Евгении Павловны в домашнем обиходе она не могла бы услышать от него даже в минуту самой жестокой его хандры, даже во время спонтанно вспыхнувшей ссоры. Кроме того, в записке ни разу не упоминалось слово "любовь" или какие-либо его производные: "любимая", "люблю". Ничего, что могло бы хоть немного смягчить впечатление от этого неожиданного послания. Словом, форма поразила Жекки намного сильнее содержания. По крайней мере, в первые несколько минут. Когда же первый эмоциональный чад рассеялся, и Жекки прочла записку во второй раз, уже вооружившись обычной для себя деловитостью, ей открылась картина, неприглядная и во многих других смыслах.
Судя по всему - раскручивалось у нее в сознании, - кто-то напел ему про ее появление на Вилке в обществе Грега. Возможно, и даже наверняка, с прибавлением несуществующих подробностей. Но как мог такой человек, как Аболешев слепо довериться городским сплетникам? Как мог позволить себе увлечься пустой ревностью? Как мог, не выслушав ее, даже не посмотрев ей в глаза, решить для себя вопрос о ее виновности и немедленно вынести приговор? Это было совершенно не похоже на Аболешева. Не похоже на человека, который любил ее больше всего на свете, в чем Жекки ни капельки не сомневалась. То есть...
Да, конечно, после того, как она увидела его опьяненного опиумным дурманом в подпольной курильне, в ее душе произошел тяжелый разлом. Будто что-то надорвалось внутри и зашаталось, и перестало быть прежним и нерушимым. Но это ничуть не изменило самое существо ее отношения с Аболешевым.
Она чувствовала, что он любит ее и сейчас, находясь, возможно, где-то за тридевять земель от нее. Оба они связаны слишком непреодолимой связью, чтобы можно было вот так, с бухты-барахты, порвать ее. Их связь, то чувство, что соединяло их, проросло в каждом слишком глубокими, бессчетными, переплетенными друг с другом корнями, ветвями, и множеством мелких почти невидимых отростков, чтобы всю эту сложную живую поросль можно было вырвать из одного существа, не причинив боли или, даже вероятнее - смерти, другому.
Испытав малую толику этой возможной боли от одного только коротенького послания Аболешева, Жекки поняла, что он сам должен был испытывать куда более сильные чувства, отправляя ей эту записку и, вообще, решаясь покинуть ее. Значит, с ним произошло что-то действительно серьезное. Что-то переходящее за край понимания Жекки. Скорее всего, он окончательно поддался веянью дымных грез. Другого весомого соблазна, способного подтолкнуть его к столь безумному шагу, просто не было. Это розовые сны, а не что-то другое увлекают его все дальше, и дальше. Это их безмятежные волны несут его в неведомую манящую пустоту, от которой он не в силах избавиться. Может быть, понимая это, он решился, пока у него сохранялась какая-то воля к поступкам, руками Жекки разорвать узы все более и более бесполезного брака. Для этой цели годился самый ничтожный повод, как например, ее участившееся общение с Грегом.
В таком случае, Аболешев смотрел на ее жизнь глазами
Пошатываясь, как пьяная, она ходила по комнате, пока не почувствовала, что больше не может бороться с собой. Упав ничком на тахту, она разрыдалась. Так горько, так невыносимо, ей еще никогда не было.
III
– Евгенья Пална, - послышался из-за двери голос Павлины, после чего раздались два несмелых, требующих снисхождения, стука в дверь.
– Извольте с почты конверт получить.
Жекки тотчас вскочила на ноги. Отвернувшись лицом к окну и делая вдобавок вид, что отсмаркивается в платок, она пригласила Павлину войти. Та вошла, тяжело переваливаясь. Положила конверт на туалетный столик, и из сострадания к барыне, уходя, даже не проронила ничего лишнего, кроме неизбежного комментария по поводу почты: "Вот ить принесла нелегкая, вовремя не вовремя - все одно носят".
Жекки уже была достаточно расстроена, чтобы ждать от нового письма чего-то хорошего. Первым делом она подумала о вызове на допрос по делу о подложном поручительстве для банка. Также вполне вероятным представлялся вызов в полицейскую часть из-за пьяного скандала у Херувимова. Рано или поздно этих неприятностей с полицией было не избежать, и Жекки решила, что лучше уж выпить весь кубок яда сегодня, чем растягивать сомнительное удовольствие на неопределнное время.
Она разрезала конверт маникюрными ножницами и вытащила сине-бело-фиолетовый бланк. По верхней типографски отпечатанной витиеватой строке Жекки поняла, что ожидания ее обманули. Бланк был не из полиции.
"Правление Земельного банка имеет честь уведомить... - прочитала она, поскользнувшись на мягком знаке. Далее от руки было вписано: " г-жу Аболешеву Е.П." У Жекки потемнело в глазах. Это сообщение, как она думала, должно было прийти не раньше завтрашнего вечера. "Почему же так скоро?" - недоумевала она, с трудом заставив себя читать дальше. То, что значилось в тексте уведомления, однако, было ошеломляюще и почти фантастически неправдоподобно. "... в том, что берет во внимание положение сельских хозяйств губерний, затронутых неурожаем... во исполнение решения общего собрания членов правления от... число, месяц сего года ... переносит сроки платежа по кредитному займу, данному под недвижимое обеспечение как то: пахотная земля, лесные, речные и прочие угодья, равно как домовладения и иные хозяйственные строения... сроком на один год с сохранением установленного процента".
Жекки раз за разом перечитывала эти волшебные слова, не веря, что такое счастье возможно. Перед ее глазами снова всплыли мокрые гречишные поля, и солнце брызнуло золотом сквозь темные верхушки сосен. Это было слишком щедрым подарком, слишком большой, как ей казалось, неслыханной уступкой со стороны банкиров, чтобы она могла безмолвно принять их поистине бесценный дар.
Прочитав еще пару раз все те же фиолетовые строчки, Жекки ощутила, как медленно, по капле, точно кровь кислородом, все ее существо пропитывается благодушным спокойствием и прежней непреклонной уверенностью в себе. Еще не все потеряно. Если возможен такой, совершенно непредусмотренный выход из явного тупика, то значит, и в чем-то другом подобный поворот событий вовсе не исключен. Нет, конечно, она, Жекки, не собирается опускать руки и ожидать нового чуда, но поскольку факт одного чуда уже явлен, он придаст ей столько силы, сколько потребуется для преодоления всех прочих напастей. В конце концов, нельзя забывать, что выплата отложена всего лишь на год, а год пройдет очень быстро.