Горицвет. лесной роман. Часть 2
Шрифт:
В свою очередь, Жекки видела в сестре серьезную, опытную, скучноватую, но вполне законную опекуншу. Опекунша, конечно, имела право иногда наставлять ее, но уже очень давно утратила права требовать отчета в поступках. Еще задолго до замужества Жекки чувствовала себя достаточно независимой не только от сестры, но и от родителей. И все-таки, Ляля каким-то образом оставалась по сей день, уже для вполне взрослой и самостоятельной Жекки, чем-то вроде доброго, но взыскательного советчика, незаменимой подруги и чуть ли не единственного проверенного судьи, чей голос в некоторых случаях имел особый, тяжелый вес. Как бы неприятно ни звучал подчас этот голос, Жекки невольно, с
Бросая взгляд назад, Жекки часто изумлялась сколько хлопот, бед и мелких неприятностей доставила она в свое время старшей сестре. Сколько раз, не ведая того, обходилась с ней беспечно, грубо и часто - просто жестоко. И при всем том, каким-то образом неизменно обиды, нанесенные Ляле, быстро стушевывались, сходили на нет. Короткие ссоры, не успев перерасти во вражду, оборачивались жаркими примирениями, и их во многом странная дружба возвращалась в прежнее ровное русло. Жекки даже не приходило в голову задуматься, почему так получалось. Словно такое положение вещей было само собой разумеющимся. Словно доброта и терпение, унаследованные Лялей от матери, самым естественным образом должны были всегда окутывать ее, младшее избалованное дитя.
Она очень удивилась бы, узнав, что другие старшие сестры вовсе не так дорожат добрыми отношениями с эгоистичными и капризными младшими, что они вовсе не считают себя им чем-то обязанными, и вообще, махают на них рукой при первом удобном случае. Проще говоря, Жекки, всегда предпочитавшая держаться с сестрой на почтительном расстоянии, совершенно не догадывалась, насколько сильно привязана к ней Елена Павловна. А Елена Павловна, прекрасно зная, что настоящей душевной привязанности от младшей сестренки ей не дождаться, не могла внутренне не отдавать должное ее странному обаянию.
В Жекки Елена Павловна вслед за родителями видела законченное воплощение когда-то самых ярких, а ныне почти утраченных черт, отличавших род Ельчаниновых. В ней угадывалась какая-то глубинная подлинная связь со всем тем, что жило и по сей день в душе каждого члена семьи, но почти никогда не проявлялось в повседневной жизни. В Жекки сильнее, чем в ком-то еще звучала порода, звучала полнокровная, подчас дикая и необузданная, зато всегда подлинная жизнь. В ее жилах текла, не охлажденная веками, колдовская, горячая кровь их предков. Поэтому ей многое прощали, и папа с мамой, и еще раньше обе бабушки, рано потерявшие мужей.
Один дед, Аркадий Сухомлинов, когда-то стрелявшийся со знаменитым светским волокитой Вадковским из-за своей красавицы-жены - бабушки Жекки по материнской линии, - выйдя в отставку, промотал в Петербурге и за границей два состояния - собственное наследство и приданое, доставшееся от супруги. После чего, не дожив и до тридцати лет, умер, как утверждала молва, не от болезни, а от горчайшей безнадежнейшей скуки. Другой дед, Василий Павлович Ельчанинов, прослуживший около двух лет в гвардейской артиллерии, тоже захандрил по тогдашнему обыкновению, но, не имея, вероятно, ни желания, ни средств, чтобы облегчить навалившуюся на него ипохондрию, скучал тихо, безвыездно сидя в Никольском. В отличие от дедушек, бабушкам скучать не приходилось, поскольку совместная жизнь с неврастениками сама по себе была непростым испытанием.
Вообще же, последний хоть сколько-нибудь примечательный и, что называется, буйный представитель фамилии Ельчаниновых (если не считать полулегендарного разбойника из вовсе баснословной эпохи) - Аверьян Андреич, более известный по своему лейб-шампанскому прозвищу
После Яхонта, сгинувшего безвестно вдали от родного дома, древний фамильный корень словно бы надломился. Жизни его потомков уже не отличались ни авантюризмом, ни всплесками сильных страстей, а протекали мирно и однообразно, по раз и навсегда заведенному порядку, постепенно уравнивая всех носителей фамилии перед лицом неизбежногго угасания. Последним исключением, выплеском из стойкого однообразия, без сомнения, стала Жекки. Подспудно, так или иначе, это чувствовали все: бабушки, дяди, тети, мама и, само собой - отец. Жекки баловали, любили, ей исподволь восхищались, прощая мелкие шалости и изредка журя за большие проказы.
И вот вслед за родней, отхлынувшей в недальнее прошлое, настала очередь Ляли перенять общее им, уравновешенным и все понимающим преемникам славного имени, благодушное смирение в виду своевольной, бьющей через край энергии бурного сильного отростка, случайно пробившего кору на их истончившемся родовом древе. Ляля все понимала, и не находила в себе сил не любить сестру, даже осознавая, что надежды на подлинную взаимность уже не осталось.
V
Намерение Ляли "серьезно поговорить", сколько помнила себя Жекки, никогда не обещало ничего хорошего. Она предполагала, что кое-какие слухи о ее проделках в городе и, особенно на Вилке, могли достигнуть Лялиных ушей, и поскольку считала, что сегодняшний день совершенно не подходит для выслушивания назиданий, попробовала отвести разговор в безопасное русло.
– Розы? Откуда они у вас?
– спросила она, наклоняясь к букету и с осторожностью припадая носом к одному из пунцовых бутонов. - Пахнут чудесно.
– Вот уж не ожидала, что тебе начнут нравиться мертвые цветы.
– Они мне вовсе не нравятся. Я только говорю, что пахнут удивительно. Почти как живые. И к тому же, должны быть очень не дешевы. Ты только посмотри, какой огромный букет. Такой нельзя купить нигде ближе, чем в Нижеславле.
– Правда? А я как-то не подумала об этом.
– Да откуда он взялся?
– Вообрази, мне его подарили, - вынужденно, но и не без удовольствия ответила Ляля.
– В самом деле? Не похоже, чтобы это был Николай Степанович, иначе тебе не пришлось бы улыбаться такой загадочной улыбкой.
– Их принес Грег.
– Вот как.
– Да, он заходил часа два назад, чтобы попрощаться.
Жекки замерла, почувствовав в груди странное стеснение. Что-то похожее на ревность колыхнулось у нее внутри, и она рассердилась на себя за это непроизвольное ощущение. "С чего бы это они все вздумали прощаться в один день?". Но тут же новая, тревожная мысль заставила ее позабыть о ревнивой тяжести в сердце. Ведь скоро должно случиться полнолуние, и Серый, то есть Грег, наверняка вынужден был уехать потому, что ему предстоит неизбежное страшное превращение, которому он не может сопротивляться. Эта догадка отчасти примирила ее с розами, подаренными сестре, и с внезапным прощанием, которого почему-то удостоились Коробейниковы, а не она, Жекки.