Горицвет. лесной роман. Часть 2
Шрифт:
– Куда же он отправился?
– спросила она, кое-как обуздав нахлынувшую тревогу.
– В Нижеславль, а потом еще куда-то, я не запомнила. Кажется, в Казань.
– Как странно, - с трудом выговорила Жекки.
– Да, и при том, как всегда шутил очень мило, и мне, право, так не хотелось его отпускать, что я ему об этом прямо сказала. Он почему-то засмеялся, и сказал, что ни за что не оставил бы столь гостеприимный дом, но его вынуждают к отъезду какие-то важные причины. Он не сказал какие, но по его лицу я догадалась, что ему, в самом деле, не хочется никуда уезжать, и он точно переступает через себя.
Жекки в очередной раз поздравила себя с проницательностью и внезапно, с необъяснимой, редко ее посещавшей, отчетливостью ощутила, до чего же ей
Когда она узнала об отъезде Аболешева, пустоты не было, потому что, несмотря на всю боль, причиненную словами его записки, в глубине души жила уверенность, что подлинного разрыва с Аболешевым быть не может, пока она сама не захочет этого разрыва. А она его не захочет, потому что не может желать уничтожения собственного я, нераздельного с Аболешевым. Точно так же должен был чувствовать и он. Так ей казалось. И это давало почти несокрушимую уверенность в неизбежности их скорой встречи. А вот весть об отъезде Грега никакой уверенности не внушала. Кроме надежды увидеть его в качестве Серого у Жекки не оставалось никакого утешения. "Неужели я могла, в самом деле, привязаться к нему, человеку?
– подумала она, с недоумением прислушиваясь к себе.
– Или я совсем не знаю себя, или он все же не такой уж разнузданный негодяй, каким я его вообразила".
– Ну и стоит ли огорчаться, в самом деле?
– сказала она, вопреки тому, что вертелось у нее на языке.
– Ты же, Лялечка, в первую очередь должна радоваться. Без него, вот уж поверь, и тебе, и всем нам будет куда спокойнее.
– Что ты такое говоришь, - нисколько не обижаясь ее намеком, возразила Ляля, - оставь это, пожалуйста. И что за беда, что он мне понравился? Как друг понравился, понятно тебе, как друг, маленькая ты интриганка.
– Я не интриганка. А как друг он может нравиться только каким-нибудь деревенским дурочкам.
– А ты наслушалась о нем разного вздора. Лучше вспомни, что он сделал для Юры. И потом, ты сама находила удовольствие в его обществе, если верно, что толкуют о тебе в городе. Кстати, вот об этом я и хотела поговорить.
– Не надо, прошу тебя, - взмолилась Жекки, - у меня, правда, голова как чугунная. Муж куда-то уехал, и опять этот противный сон, от которого хоть на стены кидайся, а ты со своим Грегом ... Он ведь не сказал тебе ничего особенного?
– Особенного?
Ляля вскинула тонкие, слегка округленные брови и внимательно посмотрела на сестру. Что-то в вопросе Жекки показалось ей подозрительным, но она сочла за лучшее пожалеть Малышку и не выпытывать у нее никаких потайных смыслов. Состояние Жекки - бледность, странно вспыхивающие глаза - и точно, внушало сострадание.
– Нет, он не сказал ничего особенного, - произнесла Ляля, и легко пробежалась по клавишам.
– Он все время шутил.
– Так уж и все?
– Все или почти все. Нет, конечно, в самом начале он поговорил с Колей на счет... Да, Жекки, я же тебе еще не рассказывала. Это же замечательная новость.
– Что такое?
– У Жекки, никогда не ждавшей ничего хорошего от замечательных новостей, опять все внутри помертвело.
– Оказывается, Грег вытребовал в земском архиве смету на строительство больницы в Новоспасском, которую составили лет десять назад, и про которую даже Коля уже забыл думать. А Грег отдал ее кому-то переделать. Ты представляешь, он собирается дать денег на строительство, и спрашивал у Коли, что потребуется, как он выразился, помимо стен. Медицинский инвентарь, инструмент, кровати, лекарства и все такое. Видела бы ты Колю! Он совсем, совсем по-другому теперь отзывается о Греге! Он говорит, что мы его, по меньшей мере, недооценивали, а по большей - не знали вовсе. Правда, ко мне это внезапное признание не имеет отношения, потому что я одна, наперекор вам всем, всегда утверждала, что Грег - благороднейший человек. Мне было довольно одной истории с Юрой,
– И Грег дал денег на больницу?
– Ну, уж ты слишком прыткая, сестричка. Еще остается уйма формальностей. И прежде всего, земство должно вынести одобрение на строительство, а среди гласных, между прочим, есть и наши противники. Ты, конечно, не знаешь, но у них там существует целая антипрогрессивная партия во главе с этим мерзавцем Калинским. Они утверждают, что в настоящее время народу не нужны никакие улучшения. Крестьянская рождаемость и так слишком велика, а хорошее медицинское обслуживание только еще больше увеличит численность народа, а это приведет к дальнейшему дроблению крестьянских наделов, к росту нищеты и, как следствие - приведет к бунтам, голоду и тому подобное. Но Грег твердо пообещал, что как только формальности будут улажены, он перечислит в кассу земства всю нужную сумму. А земство уже возьмет на себя дальнейшее содержание.
– Невероятно. Может, он и вправду нездоров?
– невольно вырвалось у Жекки.
– Извини, что ты сказала?
– Я сказала, что Николаю Степанычу следовало, как доктору, получше обследовать господина Грега. Возможно тогда, он заполучил бы вместо мнимых средств на больницу, вполне настоящего богатого пациента.
– Жекки, - голос Елены Павловны мгновенно пресекся, и ее лицо стало холодным, - изволь хотя бы иногда выбирать выражения. Я не потерплю, чтобы ты в моем присутствии так отзывалась об этом человеке. Прошу, иметь это в виду.
– Ну, прости, - едва-едва, через силу вымолвила Жекки.
– Когда у меня так адски болит голова, я совершенно не соображаю, что говорю. Хотя Грег все равно совсем не тот, за кого ты его принимаешь. Я знаю это лучше, уж поверь. Он в любую минуту способен предстать в своем истинном виде, а уж тогда твоему разочарованию, Лялечка, не будет предела. Так что постарайся не обольщаться.
– Можешь не предупреждать, я не слушаю. И напрасно ты взяла на себя роль этакой всезнайки. Она тебе не к лицу. Твои сужения о людях, сколько мне помнится, никогда не отличались меткостью.
– А твои - правдоподобием. Лучше скажи, не собирается ли наш общий знакомый открыть в Инске картинную галерею или частную оперу? Я слышала, он большой ценитель прекрасного.
– Перестань. Я же просила.
– Не буду, не буду.
– А что до прекрасного...
– Ляля снова пробежалась по клавишам и бойко пробарабанила начало "Турецкого марша".
– То... Грег попросил меня сыграть что-нибудь и... Я, мне кажется, никогда не видела его таким. В общем, я сыграла что-то. И ты знаешь, я, наверное, неплохо играла, потому что он не усидел на месте, подошел прямо ко мне и встал тут, у фортепьяно. И я опять по его лицу поняла, что ему понравилось. А он, уж поверь моему чутью, разбирается в музыке не хуже твоего Аболешева. Только опять как-то иначе. Я, наверное, не сумею выразить это, но ... Мне кажется, Грег очень любит музыку, а то, что он любит, делает его слабым, и он, как может, старается это скрыть, потому что для него слабость постыдна.
Жекки показалось, что она сама давно знала об этом и только удивлялась, почему не осознала с такой же отчетливостью, как после слов Ляли. Она вспоминала, как менялся Грег, стоило кому-то затеять разговор о музыке, каким принужденно замкнутым при этом становилось его лицо. И как, наконец, заметно возрастало в нем, обычно таком вальяжном и раскованном, какое-то необъяснимое внутренне напряжение, когда он слушал музыку.
"Ну конечно, - поддакивала она себе, - по-другому это не объяснишь. И как это не похоже на Аболешева. Аболешев тоже словно бы насквозь проникнут музыкой, а зависим от нее даже сильнее, чуть ли не физически. Но на Аболешева музыка действует как эликсир жизни. Она наполняет его и выходит почти сразу, едва он перестает слышать. На Грега музыка влияет совсем иначе. Он будто лишается какой-то части своей естественности и становиться тем, кем был, может быть, когда-то совсем давно. Может, в другой жизни, или еще до того, как его душа вселилась в теперешнее тело. И при всем при том, это так мало вяжется с ним, настоящим".