Горицвет. лесной роман. Часть 2
Шрифт:
Ее еще не покидала надежда увидеть виновного во всем Аболешева. Она встала у колонны, образовав вокруг себя нечто вроде кольца отторжения. Приятельские улыбки, дружеские приветствия, милая болтовня не проникали сквозь этот круг. В какую-то минуту Жекки показалась, что ей буквально нечем дышать. По сравнению с отчуждением на Бульваре здешняя пустота отсасывала из себя весь воздух. Жекки спасала природная склонность к противоречию. Воля, собранная в комок, управляла ей сейчас больше, чем оскорбленные чувства. Она держалась прямо, время от времени обводя толпу вызывающе равнодушными взглядами. "Никогда ему этого не прощу, - стучало у нее где-то в горле.
– Никогда".
Хозяйка
Оркестр выдохнул последний такт вальса. Пары начали расходиться, мешаться с толпой и тут же образовывать новые. Для Жекки наступило несколько непередаваемых минут, застывших как пустота вокруг, как качающаяся бездна под ногами приговоренного, бесконечных, как сам ужас. Она держалась прямо и даже не находила нужным изображать замешательство. Ей упорно казалось, что сейчас должно все решиться. Вице-губернатор и вместе с ним господин Беклемишев, очевидно, подстрекаемые к тому неслышимой речью своей богини, почти одновременно оглянулись на Жекки. В глазах обоих выразилось обидное любопытство. Жекки сделала вид, что увлечена созерцанием проходившей мимо пожилой четы, которую видела впервые. Она не могла заставить себя хоть чем-то проявить заискивание, ни приветливым взглядом, ни пресной улыбкой. Все что ей оставалось - это видимая непринужденность.
Но вот возле Беклемишевых нарисовался излишне прилизанный Саша Сомнихин с белой повязкой распорядителя на рукаве и нагнулся одним ухом к лицу генеральши. Жекки поняла, что такого публичного унижения, как принудительное выдворение из зала, она не перенесет. Ее могло спасти только чье-нибудь приглашение на предстоящий танец или немедленное бегство.
Дирижер на хорах, стоя вполоборота к музыкантам, уже взмахнул рукой, и плавные мягкие перекаты очередного вальса зазвучали под сводчатым потолком. Мысленно мешая проклятья с мольбами, Жекки пробежалась глазами по лицам в толпе. Елизавета Антиповна едва заметно кивнула ей издали, полковник Петровский спрятался за спину жены. Муся Ефимова, уже подхваченная новым кавалером, заметила ее только сию минуту и успела лишь возвести на нее глаза, полные восхищения и страха.
"Где же этот чертов Малиновский? Неужели не догадается, как мне нужно его приглашение. Неужели стесняется, не верит, что я могу согласиться? Да пригласи меня сейчас хоть сам дьявол, я не отказала бы ему". Ей думалось, что, встретившись с ней глазами, поручик покраснеет, надуется, станет похож на милого плюшевого медвежонка и тотчас бросится к ней со всех ног. Но Малиновский, отлично видевший одиноко стоявшую возле колонны, погибающую Жекки, всего лишь переминался с ноги на ногу. Жекки видела, как он обтирает платком вспотевший лоб.
Вальс увлекал новые, и новые пары. Саша Сомнихин с каким-то раздавленным лицом протискивался сквозь толпу. Еще мгновение, и Жекки готова была развернуться и выбежать прочь.
XXII
– Я, кажется, немного опоздал, - послышался над ней приятный грудной голос. Жекки узнала его и помертвела.
– Прошу
Это был Грег, будто рухнувший с неба во всем великолепии бального щегольского фрака, ослепительно сверкающего беломраморного жилета и высокого белого воротничка, перехваченного белокрылой бабочкой. С надменной раскованностью завсегдатая всех подобных и даже куда более чопорных собраний он навис над ней, как черный утес, заслонив широкими плечами от всего остального мира.
– Смею ли я просить вас в качестве искупления подарить мне этот вальс?
– спросил он, видя, как по ее лицу блуждает какое-то необъяснимое болезненное волнение.
Жекки не могла отвечать. Молча она протянула ему свою похолодевшую руку, не помня, как другая ее рука опустилась через долю секунды на черное, как камень, плечо. Одновременный легкий пламень просочился сквозь шелк над ее талией - Грег обвил ее, приблизив к себе с уверенной силой. Мелкая жемчужинка - жилетная пуговица больно впилась ей в грудь и тотчас отдалилась. Темный алчный огонь, падая сверху вниз и вспыхивая сдержанным блеском из-под полуопущенных век, обжигал ее всю с головы до пят адским жаром. Жекки подозревала, что покраснели не только ее лицо и шея, но даже обнаженная кожа спины.
Грег вел ее в вальсе. Музыка гремела и рвалась в высоту, как нагретый движением воздух. Перед глазами кружился пестрый поток лиц, фраков, колонн и огней. Жекки не могла перевести дух. Ответить на пронзающий взгляд Грега было выше ее сил. В голове проскальзывали разорванные клочки мыслей, несоединимых ни друг с другом, ни с речевым навыком. "Неужели это он... а не Аболешев? как же так? почему так, а не... ничего не понимаю, где же Аболешев?.. как такое возможно, как он мог, и как я могла позволить не ему танцевать с собой?.. а месье отлично вальсирует... все смотрят... пусть... как же мне страшно, и какая воздушная легкость вдруг, будто он уносит меня на крыльях... даже в глазах потемнело".
– Дорогая моя, - сказал Грег, отводя ее после танца, - я не узнаю вас. Трудно поверить, что столь сильные перемены произошли с женщиной за столь короткое время. Меня не было с вами всего три дня. Что с вами?
"Он еще спрашивает!
– возмутилась мысленно Жекки.
– Это я должна спрашивать, почему он ведет себя так, будто между ним и мной ничего не случилось. Будто бы весь этот ужас в лесу произошел не по его воле, и он не внушил мне этого откровения о наших... словом, о нас. Как он вообще осмелился. Хотя о чем это я? У меня сердце того и гляди лопнет, а он, видите ли, вздумал разыгрывать этакого великосветского нахала. Невозможно, немыслимо... Может быть, это все-таки сон?"
– Не знаю, - выдавила она, обжигаясь его угольным взглядом, и чувствуя, что этот беснующийся вовне пламень врезается в ее покореженную действительность с неумолимостью грозового шторма.
– Я ничего не знаю.
– Мы поговорим после, - небрежно ответил Грег и снова взял ее за руку.
– А пока я намерен снова вальсировать с вами, и судя по вашему взгляду, вы не можете мне возразить ни единым словом. Само собой, это как раз то, что мне нужно.
И снова их подобрал волнующий разлив старинного вальса. Снова они кружились, отданные на волю наполнившей их бестелесности. Легкое неосязаемое волнение плыло и млело, и пенилось, возносясь наподобие бурно встающей волны. И плавное, беззаботное скольжение, подчиненное только размеренности трехсложного ритма, только спадам и подъемам его высот, было неутолимее самого гибельного порыва, жарче самого сильного пламени, пленительней самого выстраданного переживания.