Горицвет
Шрифт:
Нет, ей это совсем не было по вкусу. Ее это известие до крайности смутило, и чуть-чуть не вздыбило заснувшее было негодование. Как же так? Да кто его просил, да как он смел, да что он себе позволяет. В конце концов, чем она заслужила подобное к себе…
И вдруг ее точно опалила новая догадка. А что если… неужели, он привел ее сюда, в том полубезумном полусознательном состоянии, одно напоминание о котором теперь останавливает сердце. Неужели он видел ее той, взвинченной, ничего не соображающей, потерявшей всякое представление об окружающем, да и о самой себе? Господи боже ты мой, да после этого ей будет легче кинуться в воду, чем еще раз встретиться с ним глазами. Но, похоже, так оно и было. Он видел ее именно такой, иначе его взгляд
Жекки почувствовала, что ее голова сейчас похожа на раскаленный в жаровне шар. Так обжигал жар ее собственной кожи. Бессознательные охлаждающие прикосновения рук к пылающим щекам и влажному лбу не могли ни унять, ни остановить этого жара. Жекки отняла от лица одну за другой прилипшие пряди волос, приподнялась, потом снова уселась и, не зная, куда себя девать, застыла, будто оглушенная изнутри.
— А вы ничего не помните? — услышала она подхлестывающий вопрос, который вполне мог бы ее разбудить, если бы она уже не была разбужена.
— Нет, почему же, — отозвалась она, не отрываясь от созерцания своих поношеных ботинок, — кое-что помню. Очень мало…
Грег снова негромко засмеялся. Посмеиваясь, он подошел к ней и протянул вновь наполненный пузатый бокал.
— Выпейте еще.
Жекки выпила залпом, надеясь, что мятный холодок напитка остудит ее хоть немного. Небрежение со стороны Грегка как будто вытеснялось каким-то новым, также не совсем приятным настроем. Она по-прежнему не осмеливалась смотреть на него. Грег смотрел на нее почти неотрывно, то, прохаживаясь от стены к столу, то, останавливаясь где-нибудь неподалеку от ее низенького дивана.
Жекки боялась лишний раз пошевилиться, пока не содрогнулась от очередной неожиданности. Не говоря ни слова, Грег вдруг опустился на корточки, усевшись напротив нее так близко, что ее мгновенно окатило раздражающе живой и грозной волной. Осторожно высвободив из ее пальцев пустой бокал, он поставил его рядом с собой на полу. Было похоже, что он забавляется знакомой, но все еще не наскучившей игрой.
— Не притворяйтесь, — сказал он, стараясь снизу заглянуть ей в лицо. — Вы должны бы помнить очень многое. Например, как чуть не подстрелили одного беднягу. И хотя я сам во многом обязан жизнью тому, что вы скверно стреляете, но дорогая моя, в конце концов, промахиваться с пяти шагов просто стыдно.
Жекки еще не понимала, хочет ли он этим дополнительно ее скомпрометировать или только издевается по старой привычке.
— Я не совсем… я не понимаю, как вы обо всем этом узнали, и вообще, при чем здесь ваша жизнь, — сказала она, почти физически ощущая, как заряжаяется источаемой им живой энергией. — Я, кажется, вам ничем не угрожала.
— Ого, да вы и вправду многое подзабыли. Впрочем, не мудрено. Вы пребывали в совершеннейшей прострации, Евгения Павловна. Вам нельзя столько пить. Вы просто не были на себя похожи. Однако, тем любопытнее мне было за вами наблюдать. Да, возможно, я заявился в буфет слишком поздно, потому что вы своей стрельбой по людям и зеркалам уже до смерти напугали чуть ли не все собрание.
Грег поднялся с корточек, и пересев на диван, как бы невзначай накрыл ладонью ее руку.
— Но, дорогая моя, я был чертовски занят. Я пытался вам объяснить это еще в минуту нашего преждевременного расставания. Отавляя вас одну, я, конечно, не мог предположить, насколько опрометчиво было бросать вас на произвол случайности. Но, повторяю, я не мог поступить иначе. Мой стряпчий куда-то запропостился вместе со всеми бумагами. Я был вне себя от злости, а тут еще, как нарочно, пришлось вступить в переговоры с… Впрочем, не стану угнетать вас титулами и чинами. Могу лишь уверить, что вот в этом самом кабинете я имел очень длинную беседу с важным самовлюбленным болваном. Его нельзя было прервать, не дослушав и не решив нашего дела. Шум от канонады, которую вы учинили, застал нас уже на лестнице, когда я спускался, чтобы проводить гостя. Лефарев попался мне по дороге.
«Ну почему, почему он не может говорить со мной по-другому. Почему нужно обязательно измываться надо всем, чтобы я ни сделала. Даже над таким безумием, как стрельба по живым мишеням. Вдобавок, если уж на то пошло, он действительно кругом виноват. Если бы он не оставил меня тогда одну, то все пошло бы совсем по-другому и мне наверняка не пришлось бы переживать весь этот кошмар. Хотя я даже сейчас не знаю толком, закончился ли кошмар. Вполне возможно, завтра меня арестуют, вернее — уже сегодня. Ну уж, одно к одному. Подлог в банке, буйство в трактире… По крайней мере, полиции не придется дважды посылать за мной. В городе на целый год хватит толков и пересудов. И маме с папой сообщат в Москву, что отныне их дочь вполне заслуженно перешла на казенное содержание. А вот каково об этом будет узнать Аболешеву?» Жекки почувствовала, что снова слабеет. Что-то большое и глубоко сросшееся с нею больно заныло внутри.
— Правда, Алексей Фомич не разделял моего восхищения вашим темпераментом, — с той же легкой издевкой продолжил Грег. — Он хватался за голову и почти в открытую обвинял меня в творимых вами бесчинствах. Как никак, это я привел вас в его почтенное заведение и, следовательно, взял на себя некоторую ответственность за вас. Можете понять, что таким образом благодаря вам мое… ну, скажем так, скромное реноме, было заметно ущемлено в глазах здешнего общества. И мне ничего не оставалось, как предпринять кое-какие шаги ради востановления своего доброго имени. Ибо кроме меня не нашлось никого, кто бы решился вас обезвредить.
— Вы что же хотите сказать, — перибила его Жекки с ужасом глядя в его насмешливо искрящиеся глаза, — что это вы кинулись под мой выстрел и… Это были вы?! Господи, Грег, вы что же совсем, совсем не понимли, что я запросто могла вас убить?
— То есть, исполнить свое давнее обещание? А я, вообразите, решил положиться на свою судьбу. Это почти всегда занятно.
— Вы что сумасшедший? Ведь я же ровным счетом ничего не понимала, и я совершенно не видела, то есть не отдавала себе отчет в том, кто все эти люди, что были вокруг. Я даже не могла бы сейчас вспомнить ни одного лица из тех, с кем сидела за одним столом, даже того отвратительного, из-за которого все началось. И вас, само собой, я не могла бы узнать в таком состоянии, а вы… Боже, ведь я могла вас убить.
Насмешливое выражение на лице Грега вдруг исчезло. Он обратил на Жекки неподвижные угольные глаза, как будто пытался вобрать через них всю теперешнюю ее подноготную.
— Вам было бы жаль подстрелить мерзавца? — спросил он с неестественной ухмылкой.
В воспоминаниях Жекки сразу как по команде выплыли одна за другой сцены их случайных или преднамеренных встреч, обрывки разговоров, почти всегда готовыхперерасти в ссору, его вечно насмехающиеся глаза, его вечно оскорбительные наглые взгляды. Наконец, то прямое унижение, которому он подверг ее в кабаре, его гнусный намек на Аболешева, после которого она выпалила все то, что подтачивало ее, подспудно сочась медленным ядом с самой первой их стычки на дороге у Волчьего Лога. Даже сейчас, когда многое, слишком многое, в ее отношении к Грегу стало другим, она не могла упрекнуть себя ни в одном резком, обидном или оскорбляющем его слове. Он вполне заслуживал их, возможно даже, сильнее, чем она думала. Так что, не имея причин сожалеть о своей прошлой неучтивости, совершенно немыслимой ни с кем другим, она вовсе не собиралась и сейчас слишком уж потакать Грегу. Мысль о том, до какой развязности он мог бы дойти, не умей она дать отпор, выдавила из нее очередную малую порцию того же самого яда.