Горизонты и лабиринты моей жизни
Шрифт:
Прекрасный вечер подарили нам Добросеевы, как в шутку мы называли Владимира Федосеева, дирижера, и его супругу Ольгу Доброхотову, музыкального обозревателя. Федосеев сидел, уронив русую голову на баян, и, закрыв глаза, пел и играл, играл и пел, навевая образы милой, неповторимой, бесконечно любимой Родины. И слушать его мне, незадолго до отъезда на Зеленый континент, было просто необходимо. Владимир Иванович, конечно, это чувствовал. А я твердо знал, что Владимир Федосеев благодаря своему таланту украсит русскую музыкальную культуру, что и сбылось.
Были и другие встречи, о всех не расскажешь. Спасибо, друзья, за поддержку в трудный час!
Особую признательность я обязан выразить
Большой вклад в становление и развитие телевизионного вещания в стране внес и помощник моего зама Георгия Иванова — Владимир Трусов, своими творческими и организаторскими способностями.
Как-то спустя почти двадцать пять лет после моего ухода из Комитета сидели мы с Захаром у меня дома и перебирали прожитые годы… Прошло сорок дней со дня кончины моей незабвенной Аллы. Настроение было тяжелым, как никогда ранее. Наверное, поэтому и появился у меня Захар, впрочем, как всегда в трудные времена. Он настоящий, верный друг. Нет, он больше друга — брат.
Время было вечернее. Запад полыхал багрянцем лучей уходящего за горизонт солнца. Тишина располагала к возвращению в былое. Из всех прожитых лет самыми яркими и полезными оказались и для него и для меня годы работы на радио и телевидении — так мы решили после долгих неторопливых размышлений, сравнений, оценок, обмена мнениями.
Захар Арменакович мне нравился. Его честность, врожденное желание помочь человеку, оказавшемуся в трудном положении, в беде, приподнимали его над другими людьми. В нем было развито два превосходных качества, органически сложившихся воедино: образованность и организаторские способности. Первое качество давало ему возможность не только быть на равных в любом кругу, в том числе и творческой интеллигенции, но и привносить в эту среду свое понимание, толкование тех или иных проблем окружающей действительности; второе качество — ставить на практическую основу то, что требовала жизнь массового телерадиовещания в условиях огромной многонациональной страны, с ее огромным международным авторитетом.
Он сравнительно недолго проработал моим помощником. Я чувствовал, что даже эти широкие рамки деятельности ему тесны — нужно самостоятельное дело, на котором и могут раскрыться до конца заложенные в нем способности. Такой выход его возможностям я дал. Назначил главным редактором впервые создаваемого в стране цветного телевещания. Объем работы был колоссальным — от размещения конструкторских разработок в соответствующих бюро, изготовления опытных образцов техники, постановки ее на поток до подготовки кадров, разработки концепции цветного телевидения. И надо сказать, что Захар Арменакович с честью справился с этой работой.
Если память мне не изменяет, первая цветная передача прошла в эфир во время визита президента Франции генерала Ш. де Голля в СССР — с его и А.Н. Косыгина выступлениями.
Радость свершенного на телевидении и дала Захару Асояну право сказать, что самыми счастливыми годами его жизни было время прекрасных деяний на Центральном телевидении Советского Союза. И об этом должны знать сын Захара — Армен и дети Армена, так же, как
По дороге на Смоленскую площадь в МИД, на первую встречу с А.А. Громыко, министром иностранных дел, в качестве Чрезвычайного и Полномочного посла Советского Союза в Австралийском Союзе я решил зайти в так называемую Кремлевскую больницу, которая была тогда на улице Грановского, к маршалу Советского Союза Ивану Степановичу Коневу, находившемуся там на излечении. Мне нужен был его совет по поводу продолжавшего мучить меня вопроса: ехать мне послом или отказаться, невзирая ни на какие последствия?! Угнетало меня насилие, учиненное надо мной. Кто дал право Брежневу, Суслову, Кириленко бесцеремонно распоряжаться моей судьбой?
Иван Степанович меня выслушал, не прерывал, изредка поглядывал, приговаривая: «Спокойнее, спокойнее». Когда я закончил выплескивать свои эмоции, маршал сказал: «Выбрось всю эту муру из головы. Ты должен, обязан ехать. Неужели ты не понимаешь, что в случае твоего отказа тебя сотрут в порошок? Не таких «героев» превращали в ничто. Вспомни-ка историю с Жуковым… Да и твой покорный слуга испытал на себе недавно немилость верхов. С тобой еще вели беседы, а со мной… С 1955 года я был главнокомандующим Объединенными вооруженными силами государств — участников Варшавского Договора, и меня в 1960 году освободили от этой должности. Но как освободили? — задал вопрос Иван Степанович и с горечью человека, уже переболевшего нанесенную ему обиду, продолжал: — Сижу я, работаю, заходит адъютант и приносит очередную поступившую из Москвы почту, а в ней пакет красно-розового цвета, тебе известно, что в него закладывалось, а в пакете постановление Политбюро об освобождении меня от обязанностей главнокомандующего по состоянию здоровья». «Не может быть!» «Вот тебе и не может быть! Может, все может! Так что собирай манатки и дуй в Австралию, и всю эту эмоциональную рухлядь выкинь из головы. Послушай старого, видавшего виды служаку».
Да, маршал Конев Иван Степанович был, конечно, не просто служака, а один из прославленных полководцев Великой Отечественной войны, действительно видавших виды. Под его руководством как командующего Резервным, Степным, 2-м Украинским фронтами 5-я Гвардейская танковая армия, в которой я служил, прошла с боями путь от Курской дуги до города Ботошани в Румынии, выйдя первой на советскую государственную границу. Там, на фронте, я был наслышан о нашем командующем как о талантливом, самобытном полководце, способном не только правильно понять и оценить сложную оперативную обстановку, но и проникнуть в замыслы противника, предугадать его действия в конкретной ситуации. Такая прозорливость помогала ему находить верные решения в весьма сложных положениях, что мы, солдаты и офицеры, далеко стоящие от оперативных планов нашего командующего, ощущали по нашему наступлению на врага в 1943–1944 гг.
Иван Степанович был человек волевой, с твердым, порой резким и вспыльчивым характером, но быстро отходил, умел преодолеть минутную резкость и поступал по справедливости, так характеризовали его товарищи. Свидетелем одной из таких вспышек я был во время форсирования Днепра на переправе в районе Кременчуга под селом Озеры в сентябре 1943 года, о чем я рассказывал выше.
Бывая на Пятницкой, что случалось нередко, он заходил ко мне «поговорить». Во время бесед за чашкой чая он рассказывал о прожитом. Мне были интересны его взгляды на многие явления и события прошлого и не в меньшей мере оценки настоящего.