Горькая любовь князя Серебряного
Шрифт:
— Молчание наше на душу грех налагает, — возразил Владыко. — Кровь пролитая взывает к небу.
— Кто ты, Владыко, чтобы судить царя? — прошептал Иоанн.
— Я пастырь стада Христова! Мое священное право печаловаться.
— О ком печаловаться? — с досадой произнес Иоанн. — Боярство ищет мне зла, восстало на меня! Я думал найти в тебе опору, сподвижника, чтобы карать измену.
— Только милость — опора царя! Всякая кара есть насилие.
— А узда человеку?
— Нужна не узда, а вера, не
— Нужна власть! — строго сказал царь.
— Только вера собирает народ!
— И власть! Лишь несмысленные скоты, гады и птицы пребывают в безвластии! Человецы же в безвластии жить не могут и всякому властителю от, Бога дано право карать!
— Человека нужно учить и миловать, а не карать! Наставлять советом, словом… Хлеб от крови не растет гуще! Ты даже можешь хотеть добра, может быть, ты и хочешь его… *
— Владыко! Не прекословь, а благослови! Чтобы не постиг тебя гнев мой.
— Нет! — отрезал Владыко.
— Нам ли противишься? — царь усмехнулся, — Что ж, испытаем твердость твою! Видно, мягок я с вами!.. — глаза царя вспыхнули яростным, жутким огнем. — Отлучаю!!! Отлучаю от службы и от сана, аки недостойного благодати Божией!
Владыко стоял, пошатываясь. Он не понимал еще толком, что произошло.
Царь повернулся и вышел из церкви, кивнул на ходу приземистому рыжему «монаху» Малюте.
Опричный хор продолжал распевы.
Малюта Скуратов, скрывая глаза под черным шлыком, прошел мимо непокорного пастыря, низко поклонился ему и вышел вслед за царем. И все остальные опричники, отвешивая такие же поклоны Владыке, покинули церковь.
Святой отец смотрел им вслед.
Владыко, выйдя из церкви, приблизился к своей карете. Место кучера на ней занимал монах в черном. Капюшон его был опущен на глаза. Владыко с удивлением посмотрел на него. Тут же дверца кареты открылась и чья-то могучая рука втащила пастыря во внутрь.
Монах в черном тронул коней. Владыко увидел, что в карете напротив него сидел Малюта.
— Пожалуй в мои хоромы, Владыко! — сказал он. — Теперь я тебя начну причащать!
— Не кощунствуй, раб! — строго ответил тот.
Малюта усмехнулся, покачал головой.
— Удивил ты царя, отче Филипп. Такого еще не бывало на Руси!
Над лощинкой повис густой утренний туман.
Ратники Серебряного, которые накануне отправляли к старосте связанных опричников, ехали едва видимые в сером тумане.
Заблудившись, они тревожно переговаривались.
— Дальше-то куда?… Так и будем лесами плутать?
— Струхнули, вот и приблудили, — отозвался второй. — Надо бы по царской дороге ехать!
— Нет уж! По царской — могли догнать! — поежился третий.
— Не могли! Чай, не зря мы их пороли. С их задницами теперича на конь неделю не сядешь!
— Да,
— Еще б тебе не скумекать. Ты ж его самолично: порол. Хомяк бы тебя первого на сук!
— А что?… Если у этих опричников такая власть —. они ж нас и на Москве изловить могут!
— Не-е, наш князь в обиду не даст. Все замолчали, задумались.
— Эх! — снова заговорил один. — Сейчас бы щед пожирней, да печку погорячей!
— И бабу повеселей! — добавил другой.
— Дорога! — закричал передовой. — Дорога, торная! Радостно гомоня, ратники выехали на дорогу, двинулись по ней сквозь осевший несколько туман.
— Ну, слава Богу! — перекрестился передовой. — Теперь живы!
И тут послышался короткий свист. Оперенная стрела тонко дрожала, впившись в горло передового.
Ратник с недоуменным выражением лица боком валился с коня.
Татарский разъезд появился в рваных клочьях тумана.
В остроконечных шапках, злые и подобранные, они оттягивали на скаку тугие тетивы луков.
Их кони легко, как волки, вышедшие на добычу, бежали с холма, смыкая облавное кольцо.
Ратники заметались. Еще несколько стрел просвистели в воздухе.
Один бестолково рванул повод, конь его прыжком прянул в сторону, ударился в бег.
Но татарский аркан упал ратнику на плечи, вырвав из седла, поволок по земле.
На оставшегося на дороге набросились сразу двое.
Обороняясь клинком от кривых татарских сабель, он ловко отбивал удары, раз и два, и три.
Кони плясали, закидывая хрипящие морды, истекая пеной…
Остервенясь, бросая коня вперед, ратник яростно рубился, пока над головой не просвистел аркан.
Чудом не запутавшись в стремени, он вскочил на нога, обрубил аркан, бросился было к коню.
Но тут же охнул, споткнулся — стрела попала в живот.
Татарин, пленивший беглого, издал дикий горловой крик. Присев на кривых ногах, он выставил колено.
— Здрасстуй, урусут!..
Двое других завалили пленника спиной на колено, стали сгибать пополам.
Позвонки хрустнули. Из черной глотки несчастного вырвался вопль.
Зорко озираясь, татары стаскивали за ноги убитых, собирали добычу. Потом быстро поскакали прочь.
Въехав на вершину бугра, Серебряный остановил коня.
Вдали, в обрывках тумана исчезал среди пологих холмов татарский разъезд.
— Татарва! По шапкам видать! — Михеич подъехал к Серебряному.
Тут же несколько стрел просвистели в воздухе.
Серебряный поднял скакуна, бросил его в галоп. Доскакав до места бойни, Серебряный и Михеич слезли с седел.
— Наши мужики-то!.. — узнав своих людей, переглянувшись, смущенно отвели глаза.