Горькая полынь моей памяти
Шрифт:
Хозяйка – дебелая тётка лет сорока, оглядела Элю с подозрением.
– Больно одежда дорогущая, – сделала она вывод. – Прячешься от кого?
– От мужа, – не зная, почему, ответила Эля. Не врала ведь. Пряталась. Ноги подкашивались от одной мысли, что найдёт. Что тогда она ему скажет? Как посмотрит в глаза?
– Плохо дело, – кивнула тётка. – Тётей Аней меня зови, – ещё разок кивнула и вышла из комнатушки.
Несколько дней Эля дурью спала, есть забывала, в уборную сбегать. Перевернётся с боку на бок, поворочается, и отступает нужда,
Придёт? Сейчас придёт? Или сейчас? Вот-вот откроется дверь, а за порогом стоит Дамир и смотрит, смотрит, смотрит… Страшно! Хоть не просыпайся, не дыши.
– Хватит бока пролёживать! – гаркнула тётя Аня, заходя к Эле к полудню пятого дня. – Не ешь, не пьёшь, в чём душа держится?!
– Я вам заплатила, – возмутилась Эля. Заплатила ведь? Имеет право лежать, сколько хочет, целый месяц может с койки не вставать, хоть она и неудобная после кровати в комнате Дамира.
Дамира… Сейчас придёт? Или сейчас? Страшно!
– Помрёшь, что мне укажешь делать тогда? – тётя Аня упёрла руки в бока. – Сходи вон, в магазин, колбасы купи, докторской, и конфет.
– Я чего, нанималась?
– Я тоже не нанималась тебя хоронить. Топай.
Делать нечего. Эля вздохнула, натянула красное платье-футляр - красивое, с воланами на рукавах, Дамир покупал. Раньше оно сидело по фигуре, а сейчас болталось, и всё равно – красиво. Колечки и цепочку не снимала, в них спала, в них выглядывала в окно, как полуслепая, перепуганная сова.
Осеннюю куртку накидывать не стала, хоть и холодно было. Ни ветра, ни северной межсезонной промозглости не чувствовала, как голода и желания справить малую нужду. Мёртвая, честно слово.
Выбор в магазинчике, расположенном в каморке на первом этаже бревенчатого здания, был небольшой. Эля растерялась, оказывается, она отвыкла от того, что в магазине может быть только три сорта обветренной колбасы и конфет всего ничего… Быстро привыкаешь к хорошему. Время в больнице она не помнила, а жизнь с Файзулиными приучила её выбирать хорошее. Ничего. Отучится! Лишь бы не приехал Дамир. Не нашёл. Не пришёл. Страшно!
– Эля! – первым порывом было броситься на шею. Мамка, родная, родненькая! Что она здесь делает? Грибам не сезон, ягод тоже нет. – Ты зачем вернулась? Сотворила чего?
– Нет, – как кипятком обдало, так и осталась стоять с вытянутыми руками. Мамка, родная, родненькая…
– Платье нарядное, – обошла Элю мама. – Золото… Не цыганское? – рука с грязными ногтями схватила кулончик, подаренный Дамиром, Элю отбросило в сторону.
Её кулончик! Дамир подарил, своими руками цепочку на Элину шею надевал! Не тронь!
– Настоящее, – насупилась она, отодвигаясь, невольно морщась от запаха затхлости. Так пахло в родном Элином доме, она отвыкла от этого запаха.
В последние два месяца чувствовала только больничную дезинфекцию, а в доме Файзулиных пахло чистотой: подушки – кондиционером для белья, на кухне –
– Хорошо устроилась, – мама уважительно кивнула, оглядывая дочь с головы до ног. – Худая больно, модно так?
– Модно, – немыслимо захотелось уйти. – Полкило докторской! – крикнула она продавщице и протянула купюру.
– Без сдачи будет? – недовольно заворчала продавщица, похожая, как сестра-близнец, на тётю Аню – такая же дебелая, с оплывшим лицом, узенькими глазками, неаккуратно подведёнными карандашом, и короткой стрижкой пережжённых волос.
– Есть, – Эля покопалась в смятых купюрах и протянула деньги. – Спасибо! – схватила колбасу, завёрнутую в пергаментную бумагу, и развернулась в сторону дома тёти Ани, прочь от цепкого, чужого взгляда мамы.
– Ты погоди, – догнала мама уже на улице, вцепилась в локоть, того и гляди синяки останутся, Эля же, с отвращением смотрела на короткие, обкусанные ногти и грязь под ними. – Расскажи хоть, как живёшь?
– Хорошо, – что ещё могла ответить Эля? Хорошо она живёт. Денег – целая куча! Кольцо обручальное, платье-футляр есть, и туфли-балетки - дорогущие, Зарима купила, пять тысяч стоят.
Дороже только зимние сапоги, аж шестнадцать – немыслимая цена для обуви! Целыми днями смотрит в окно, ничего не делает, как столбовая дворянка из сказки.
– А я плохо, – не отпускала руку мама. – Ноги, глянь, опухли снова. Давление то вверх, то вниз, то вверх, то вниз, а иной раз голову как схватит, как схватит, хоть ложись и помирай.
– К врачу надо, – пробубнила Эля, выдёргивая руку.
– На что к врачу ехать? – с претензией протянула женщина, выразительно смотря на Элю. – А если в больницу уложат, вообще, денег не напасёшься! Грибов прошлым летом, считай, не было.
Эля подумала: чтобы грибы были – их надо собирать, сами в вёдра не прыгают. Встать потемну, надеть неудобные, на два размера больше, резиновые сапоги и идти в лес. Окрестности деревни местная малышня вычищает, уходить надо подальше, к обеду насобираешь и продашь. Подумать - подумала, но промолчала. Подумала, скроется за дверью, всё само решится. Не решилось.
Мамка топталась у порога и заунывно тянула: «Э-э-э-эля! До-о-о-о-ча!» Что оставалось? Пришлось выйти, дать денег на поездку в Архангельск, в больницу, на врача, на лекарства… Знала Эля мамкины лекарства. В магазинчике, на верхней полке рядком стояли бутылки водки. Ассортимент не велик, зато самый дешёвый, а из-под полы можно было самопал купить – денег хватит неделю не просыхать.
Эля посидела с час, таращась в окно, и решилась. Надо уезжать. Что ей в Мезене делать? На речку смотреть, тощую берёзу и грязь за окошком? В родную деревню не хотелось, от мысли вдохнуть запах дома детства начинало мутить, накатывала невыносимая тошнота. Не было у Эли больше родного дома, и никакого не было. Её дом остался там, где Дамир. А его она боялась пуще огня. Придёт? Сейчас придёт? Или сейчас? Страшно!