Горькая полынь моей памяти
Шрифт:
Эля, в отличие от дочки, была напряжена, наэлектризована, дотронься – спалит подчистую. Она молчала всю дорогу от клиники к квартире Дамира. Порядка дома в помине не было – раскиданная пара обуви, следы грязи с ног, разбросанные ватные диски по коридору. Последствия локального стихийного бедствия. Живо представилось: именно так и пройдёт остаток жизни Файзулина Дамира Арслановича – стихийно, в беспорядке, с ароматом горечи, пропитывающим слизистую. Что ж, недурно.
– Я кушать хочу! – заявила Серафима, вопросительно взглянув на маму. – И рисовать Олафа!
–
– Это такой специальный снеговик, из «Холодного сердца»! Ты не смотрел «Холодное сердце»?! Там есть Свен, когда я вырасту, куплю Свена и Кристоффа!
– Кхм, – Дамир едва не подавился.
– Свен – олень, – вдруг фыркнула Эля.
– Нельзя быть настолько глупым, – пробормотал себе под нос хозяин дома.
Они завтракали под монолог Серафимы. Мультфильм «Холодное сердце», должно быть, действительно интересный, если даже пересказ заставляет малышку подпрыгивать на месте, выскакивать на середину немаленькой кухни, кружиться и танцевать. Дамир был объявлен поочерёдно неким Кристоффом, оставалось надеяться, что это не самая плохая роль, а потом Свеном – оленем. Утешало, что олень «такой специальный, говорящий, добрый и заправдашный».
Серафима уселась смотреть мультфильм, Эля на автомате, молча, собирала посуду и ставила в посудомойку, с щепетильной аккуратностью. Тонкие пальцы тряслись, она кусала сухие губы, избегала прямого взгляда и молчала.
Молчала и не убегала. Даже не пыталась. Будто покорно ждала чего-то. Чего?
В молчании Дамир положил на стол документы.
– Можешь забрать, – произнёс через силу, слыша собственный голос как сквозь плотную вату.
– Могу идти? – прошептала она в ответ. Шёпот бывает хриплым?
– Почему ты осталась? Зачем ночевала в больнице у Юнусова? У него есть жена, – напомнил он очевидную, казалось бы, вещь.
Равиль – посторонний мужчина. Он не представляет опасности для неё и Серафимы, напротив, Юнусов просил избавить его от навязчивого внимания, но шайтаны раздери Элю, так нельзя!
– Врач сказал – можно… там… на диване.
– Равиль нуждался в помощи?
– Нет, но…
– Эля?
– Я его ударила… Не могу в тюрьму.
– Тебе угрожали? Карима? – А кто ещё?
– Я читала уголовный кодекс! Нанесение вреда здоровью средней степени тяжести.
– Нет никакого вреда здоровью. И нет никакого дела о краже денег. Эби не стала заявлять на тебя, – он, кажется, понял ход мыслей Эли.
Дамир мог ошибаться, тысячу раз быть неправым, однако лучше он тысячу раз окажется неправ, чем позволит ей промолчать тысяча первый.
Эля… Эля… Эля. Эля!
Абсурдная, безумная, стихийное бедствие в его судьбе.
– Сядь, – велел он, подходя ближе.
Эля отступила на два шага, оглянулась и нервно шлёпнулась на стул. Из гостиной доносились слова песни: «Не открывай, храни секрет. Будь хорошей девочкой для всех. Закрой все чувства на замок».
– Я не держу тебя, – врал Дамир, подталкивая к краю стола документы. Он держал, и он не собирался отпускать. – Ты можешь забрать документы, Серафиму, и уехать, куда и когда посчитаешь нужным, –
– Ты осталась с Равилем и поехала сейчас со мной, потому что опасаешься уголовного преследования, верно? – Эля лишь кивнула, тщательно разглядывая серое небо с низкими, тяжёлыми облаками, потёки дождя по стеклу и движущееся, серебристо-ртутное под блёклыми солнечными лучами море.
– Что ж. Юнусов не станет заявлять в полицию.
– А врачи?
– У него не колото-резаная рана, не пулевое ранение. Бытовая травма. Обычная бытовая травма, – повторил он чётко, по слогам, чтобы слова были услышаны и поняты.
– Да я его утюгом приложила, со всей силы!
– Утюг – бытовая техника, – усмехнулся Дамир, разглядывая недоверчивые васильковые всполохи. Захотелось добавить: «Это такой специальный бытовой утюг», усилием воли сдержался. А вот Эля не сдержалась и прыснула, закрывая ладонью рот, тут же бледнея.
– Давай договоримся, вопросы с Равилем буду решать я, ты никогда не будешь ночевать в его палате, доме, машине, – «кровати» хотелось добавить, однако промолчал. Дождался сдержанного, осторожного кивка. – Что-то ещё?
Эля кусала губы и определённо собиралась что-то спросить. Хотелось потянуть за тонкое, полупрозрачное запястье, усадить к себе на колени, сдавить до хруста и вынудить рассказать всё. От и до. Желания большие и нечаянные, маленькие и заветные. Стремления, чаяния, страхи. Будь это боязнь пауков или его семьи. Выдавить опасения до самого донышка, соскрести остатки мути из души. Её ли, своей.
– А ты?
– Я? – опешил Дамир, не отводя глаз от перепуганного василькового взгляда. Какая же она… Манящая, дурманящая, сводящая с ума.
– Деньги?
– Тебе нужны деньги? – машинально потянулся за портмоне, начал перебирать банковские карточки, как под гипнозом. Васильковым, грёбаным гипнозом.
– Нет! – раздался отчаянный визг, стул, на котором послушно сидела Эля, отлетел в сторону, ударился с грохотом о стену, задел, не испортив, итальянский фасад кухонной мебели. Кажется, итальянский. Заказывала Алия, Дамир не вникал в тонкости. Италия, Испания, Норвегия. Он мог без содрогания находиться в интерьере собственного дома и оплатить за него счёт – этого было достаточно для сносного существования.
– Убери! – пропищала Эля. – Не надо! Я верну тебе деньги, накоплю и обязательно верну, я хорошо зарабатываю, правда!
Всевышний, верни ей разум, верни разум ему! Что происходит? Деньги? Она успела взять деньги?
– С твоего счёта, – ответила на немой вопрос Эля. – Тогда. Я не думала, сняла. Мне потом про совокупность и срок давности рассказали!
– Стоп! Просто заткнись, нахрен, – не выдержал Дамир, поняв, о чём она лепечет. – Не знаю, кто тебе и что наговорил, слушай меня внимательно, – посмотрел в мелькающий васильковый страх. Она боялась, по-настоящему, всерьёз. Кулаки сжала, напряглась, натянулась, как струна, дунь – лопнет со звоном. – Тот счёт мы открывали вдвоём, это наши деньги, твои.