Горький хлеб (Часть 2)
Шрифт:
– Садись на телегу, друже.
– Благодарствую, милостивец. Притомился я малость.
Мужичонка - худ, тщедушен, жидкая сивая бороденка клином, лицо постное, скорбное. На нем заплатанный армячишко, потертые пеньковые порты и лапти размочаленные.
Афоня - в заплатанной рубахе под синим кушаком - подвинулся, вгляделся в прохожего и сразу же взял его в оборот:
– Не ведаю тебя. Откуда путь держишь? С Андреева погоста што ли?
– Поместные мы. Дворянина Митрия Капусты. Из Подушкина бреду к мельнику Евстигнею. Меня же Карпушкой кличут.
Афоня присвистнул, крутнул головой.
–
– С него Митрий недоимки батогами выколачивает.
– За что же его, голубу?
– Деревенька у нас бедная, а Капуста вконец поборами задавил. Петруха-то господину хлебушек задолжал. Да откель его взять-то? У мельника самого двенадцать ртов.
Афоня завздыхал, языком зачмокал, а Болотников спросил:
– Как с севом управились?
– Худо, милостивец. Хлебушек еще до пасхи приели. Митрий Флегонтыч шумит, бранится, мужиков батогами бьет. А кой прок. Нет у крестьян жита. Запустела пашня, почитай, и не сеяли. Мужики разбредаются, ребятенки мрут. Вконец обнищала деревенька, - горестно промолвил Карпушка.
– А пошто к мельнику нашему?
Мужичонка покосился на страдников, мешок к себе придвинул.
– Чего жмешься? Чать, не золото в мешке-то, - ухмыльнулся Афоня.
– Шубейку из овчины мельнику несу, православные, - признался Карпушка.
– Ребятенки есть просят. Святая троица на носу. Норовил в деревеньке продать. Не берут мужики, за душой ни полушки. Может, пудика три отвалят на мельнице-то вашей.
– Там отвалят. Либо денежку дадут, либо в рыло поддадут. Хлебушек завсегда в почете, - промолвил Афоня и ударился в словеса.
– Слышали? В Москве купцы за четверть ржи по двадцать алтын дерут. У-ух, зверье торговое! Помню, бывал я годков пять назад в хлебном ряду на Ильинке в Китай-городе. Сидит, эдак, купчина-ухарь в своей лавке, борода веником, пудовым безменом на посадских трясет, глотку дерет: "Задарма отдаю, окаянные! Пошто лавку стороной обходите. Сдохнете, ироды!" У меня за душой ни гроша, а к купчине подошел...
Болотников, посмеиваясь, слушал Афоню о том, как он сумел с пустой мошной одурачить свирепого торговца на потеху слободских тяглецов20.
Мельница - в верстах трех от села Богородского, на холме, за господской нивой. Послал Иванку отец. Наказал привезти муки бортнику Матвею да попросить в долг три чети зерна.
Вправо от дороги, верст на пять, тянулась мимо княжья пашня, покрытая ярким зеленым ковром озими.
Влево - пестрели жухлой прошлогодней стерней и сиротливо уходили в даль, к темному бору, нетронутые вешней сохой, разбухшие от дождей яровые крестьянские загоны.
"Уходит время. У князя уже озимые на пять вершков поднялись, а наши загоны впусте лежат. Велика святорусская земля, а правде на ней места не сыщется", - мрачно раздумывал Болотников, посматривая на несеянное, зарастающее чертополохом крестьянское поле.
Передние колеса телеги по самые ступицы погрузились в глубокую, наполненную жидкой грязью колдобину. Афоня ткнулся лицом в широкую Иванкину спину и поспешно ухватился за малую кадушку, едва не вывалившуюся на дорогу.
– Балуй, Гнедок, - сердито погрозил кулаком лошади Шмоток и, приподняв крышку, запустил руку
– Добрая рыба, хе-хе!
– А крапивы пошто в кадушку наложил, милостивец?
– полюбопытствовал Карпушка.
Афоня хитровато блеснул глазами.
– Э-э, братец. Первостатейный рыбак без оной злой травы не ходит. В крапивном листе всякая речная живность подолгу живет и не тухнет. Глянь в кадку. Вишь - и линь, и язь, и сазан трепыхаются. Душа из них до сих пор не вышла, а ведь ночью вентерем ловил. Вот те и крапива.
Возле Панкратьева холма страдники спрыгнули с подводы и пошли до самой мельницы пешком. Иванка жалел лошадь. Хотя и был Гнедок в ночном пять дней и нагулял молодой травкой опавшие бока, но все же ему еще предстояло вскоре снова тащить за собой нелегкую соху и ковырять землю на десятинах.
Мельница стоит на холме издавна. Старая ветрянка, с потемневшими обветшалыми крыльями, помнит еще смутные годы княжения Василия Темного и царя Ивана Васильевича. А срубил мельницу прадед Евстигнея - деревянных дел мастер, Панкратий, оборотистый, башковитый мужик - старожилец князей Телятевских. С той поры так и называли - Панкратьев холм.
Глава 24
БЛАГОДЕТЕЛЬ
Из широко раскрытых ворот клубами вилась седая пыль. Возле мельницы, на дворе толпились с десяток мужиков, прибывших из разных деревенек княжьей вотчины. Всех привела нужда. Одни привезли на помол две-три чети последней, наскребенной в сусеках, прошлогодней ржи, другие - в надежде обменять кое-какую рухлядь на малую меру хлеба, а третьи - слезно упрашивали мельника одолжить им зерна или муки под новый урожай.
Провожая Иванку, отец тоже напутствовал:
– Сеять яровые нечем. Попроси у Евстигнея в долг три чети жита. Осенью сполна отдадим.
Иванка зашел в мельницу, поприветствовал хозяина:
– Здоров будь, Евстигней Саввич.
Евстигней - мужчина дюжий, лысый, с пучком редких рыжеватых волос над большими оттопыренными ушами. По груди стелется светло-каштановая борода. Глаза проворные, колючие, с прищуром, нос крупный, мясистый. Ходит неторопливо, степенно, говорит немногословно и деловито.
Мельник отряхнул муку с фартука, буркнул в ответ:
– Здорово, молодец.
– Продай муки, Саввич, - сразу приступил к делу Иванка.
– Какая нонче мука, - уклончиво молвил Евстигней.
– Сам перебиваюсь.
"Лукавит Евстигней. Хитрющий мужик. Цену набивает. Вон оба ларя с мукой. Да и в амбаре-то, поди, не мякина лежит", - подумал Болотников и ткнул пальцем в сторону ларей.
– То не моя, парень. Мирской ржицы намолот. Заберут вскоре, а своей муки нету, - отрезал Евстигней и повернулся к жернову.
"Опять врет. У мужиков по весне столько ржи на помол не наберется. Придется накинуть, дьяволу рыжему".
На селе знали, что коли мельник в чем упрется - его и оглоблей не сдвинешь. Все одно на своем настоит. Но ведали крестьяне и другое: жаден Евстигней до даровых денег, набавь пару полушек - и оттает.
– Не скупись, Саввич. Алтын на четь накину.
– Гривенку, - не оборачиваясь, пробубнил в бороду Евстигней.
– А пошел ты к черту!
– осерчал Иванка и затопал к выходу.