Горький хлеб (Часть 2)
Шрифт:
– Погодь, погодь, милок!
– закричал ему вслед мельник.
– Поладим на алтыне. Наскребу малую толику в сусеке, последки отдам.
Болотников чертыхнулся и протянул мельнику мешок.
– Вначале денежки изволь, милок.
Получив деньги, Евстигней выпроводил всех мужиков на двор и засеменил к амбару. Болотников пошел было за ним.
– Побудь во дворе, молодец. Темно у меня в клети - зашибешься, опустив вороватые глаза, произнес мельник.
Иванка усмехнулся и подошел к мужикам. Афоня Шмоток, задорно блестя глазами, уже рассказывал
– Что, Иванка, сторговался? Каков Евстигней?
– спросил Афоня, сползая с телеги.
– Мироед твой Евстигней, скупердяй. На обухе рожь молотит, из мякины кружево плетет. Так что ли?
Крестьяне согласно закивали бородами, но вслух обмолвиться не посмели. Услышит, чего доброго, Евстигней Саввич - ну, и поворачивай оглобли. Шмоток, выслушав мудреную Иванкину поговорку, не захотел отстать и вновь встрепенулся.
– Воистину так, Иванка. Туг мешок, да скуповат мужичок. Наш Саввич, православные, из блохи голенище кроит, шилом горох хлебает, да и то отряхивает.
Все рассмеялись. Из амбара с мешком на плечах вышел Евстигней. Хмуро глянул на страдников, проворчал:
– Чево ржете, голоштанные?
Мужики присмирели. Афоня натянул колпак на самые глаза, а Болотников снова прошел на мельницу.
Навесив мешок на безмен, Евстигней прищурясь и вглядываясь в метки на железной пластине, вымолвил:
– Из моей муки и пироги и блины знатные пекут. На княжий стол повара берут. Не грех и денежку еще накинуть.
– Князь деньгам счета не знает. У него что ни шаг, то гривна, деньга на деньгу набегает. А у нас спокон веку лишнего алтына не водится. Так что не обессудь, Саввич, не будет тебе прибавки. А вот взаймы у тебя попрошу. Коли есть на тебе крест - одолжи до покрова три чети жита. Сеять пашню нечем. Отдадим сполна да пуд накинем.
– Нешто Исай твой вконец оскудел? Кажись, и хозяин справный, ай-я-яй, - с притворным участием завздыхал мельник.
– С житом нонче всюду плохо. Ох, дорогонек хлебушек пошел...
– Так дашь ли в долг, Саввич?
Мельник вздохнул, снял с безмена мешок, оправил бороду.
– Исай - мужик старательный, башковитый. А на тебе - обеднял. Ох, жаль мне Исаюшку, так и быть помогу, дам жита. А на покров вернете за полторы меры.
– Спятил, борода. Эк, куда хватил. С твоей мерой весь урожай на мельницу сволокёшь, - возмутился Болотников.
– Как угодно. За меньшую меру не отдам, - снова отрубил Евстигней и начал подниматься по скрипучей рассохшейся лестнице наверх.
Болотников зло сплюнул и потащил мешок к телеге. На дворе сказал громко:
– Скряга, каких свет не видел. Мироед вислоухий!
Карпушка испуганно сотворил крестное знамение и взял с подводы мешок с шубейкой. Втянув голову в плечи, бормоча молитву, шмыгнул в мельницу. Подобострастно взирая на Евстигнея, с пугливой, виноватой и просящей улыбкой застыл возле густо запыленного мукой жернова.
– Чего тебе, мужичок?
– Да твоей милости,
– Пошто мне твоя овчина. На торг ступай.
– Шубейка-то, почитай, новая, кормилец. Сгодится зимой. Всего осьмину21 прошу. Прими, благодетель.
Евстигней взял в руки шубейку, вышел к дверям на свет, осмотрел и вымолвил:
– Стара твоя овчина. Не возьму. Да и воняет шубейка, аки от пса смердящего. И блох в ней тьма.
– Да что ты, что ты, кормилец. В сундуке лежала, токмо по престольным дням одевал. Пятнышка нет. Ребятенки у меня малые, с голодухи мрут. Вчерась вот Николку свово на погост снес. Михейка вот-вот протянет Акудейка...
– Ну, будя, будя. Чать не поп - поминальником трясти, - лениво отмахнулся Евстигней.
– Лукавишь, мужичок. За экую рухлядь пудишка муки жаль.
– Креста на тебе нет, батюшка. Прибавь хоть полпудика, - просяще заморгал глазами Карпушка.
– Креста не-ет!
– рявкнул "благодетель" и швырнул мужичонке овчину в лицо.
– Ступай прочь. Много вас дармоедов шатается.
Карпушка рухнул на колени, ухватился руками за кожаный сапог Евстигнея и, роняя слезы в жидкую бороденку, взвыл:
– Помирают ребятенки, кормилец. Уж ты прости меня, христа ради, непутевого. Хоть пудик, да отвесь, милостивец.
Мельник оттолкнул Карпушку ногой, покряхтел в бороду, плутоватыми глазами повел.
– Молись за меня богу. Душа у мя добрая. Кабы не сдохли твои сорванцы. Насыплю тебе пуд без малого.
– Энто как же "без малого", кормилец?
– насторожился мужичонка.
– Три фунта долой, чтобы впредь крестом не попрекал.
Карпушка горестно завздыхал, помял корявыми пальцами почти новехонькую шубейку и дрожащими руками вернул ее Евстигнею.
Наступил черед идти к "благодетелю" и Афоне Шмотку. Бобыль стащил с телеги кадушку, обхватил ее обеими руками, прижал к животу и потрусил к мельнику. Весело, с низким поклоном поздоровался:
– Долгих лет тебе и доброго здоровья, Евстигней Саввич.
– Здорово, Афоня, - неохотно отозвался мельник.
– Чего спину гнешь, я не князь и не батюшка Лаврентий.
– Поклоном спины не надсадишь, шеи не свихнешь, отец родной, смиренно вымолвил Афоня и начал издалека.
– Наслышан я, Евстигней Саввич, что перед святой троицей тебя хворь одолела, животом-де маялся три дня.
Мельник недоуменно глянул на бобыля, ожидая подвоха.
– Ну было. Тебе-то какая нужда в том?
– Левоньку - костоправа вчерась в деревеньке повстречал. Сказывал Левонька, что он тебе на постную снедь перейти посоветовал. Поговеть-де с недельку надо батюшке Евстигнею. Хворать тебе - о-ох, беда! Пропадет мужик без мельника. Надумал я порадеть за мир, батюшка. Рыбки вот тебе изловил. Ушицу можно сотворить, хоть язевую, хоть с налимом, а то и тройную с ершиком да наливочкою.
Евстигней запустил пятерню в кадушку, в которой трепыхалась рыба-свежец. Лицо его расплылось в довольной ухмылке.